Всеволод Рождественский - Стихотворения

Что ему природы горе,
Если грез душа полна!
Солнце, розы, горы, море,
Песни, счастье и весна!

Я тебя давно не понимаю —
Так близка — моя и не моя.
Словно это снится — провожаю,
Горечи и грусти не тая.

Не сказав ни слова ночью вьюжной,
Погляди в глаза — в последний раз!
Всё равно, мы дни делили дружно,—
Что уж думать в этот поздний час!

Вспоминай за дымными годами,
Гордым и безумным не зови,—
Шли мы как с закрытыми глазами
И не берегли своей любви…

Туманят ночи грозовые
Мое цыганское житье,
И я люблю, люблю впервые,
О тульская моя Россия,
Сухое золото твое.
За церковью Бориса-Глеба
Краюхой аржаного хлеба
Горячие ползут поля,
И не было синее неба,
Не пахла радостней земля.

Свежеет смятая подушка.
Лежу, не открывая глаз,
А деревянная кукушка
Прокуковала восемь раз.
Уже высоко солнце встало,
Косым лучом пылится день.
Натягиваю одеяло —
Плотней закутываюсь в лень.
Да как уснешь! Навстречу блеску
Ресницы тянутся давно,
И ситцевую занавеску
Колышет свежее окно.

Идти густыми коноплями,
Где полдень дышит горячо,
И полотенце с петухами
Привычно кинуть на плечо.
Локтем отодвигать крапиву,
Когда спускаешься к реке,
На берегу нетерпеливо
Одежду сбросить на песке
И, отбежав от частокола,
Пока спины не обожгло,
Своею тяжестью веселой
Разбить холодное стекло!

Последний вечер. На прощанье
Мы на балконе, при свечах,
И вздрагивает вышиванье
В твоих замедленных руках.
Смотрю, как шелковые пчелки
Запутались среди листвы.
Поблескивание иголки,
Похрустывание канвы.
А дальше — смутное шуршанье,
И над каймой цветов и птиц
Твое горячее дыханье
Да искорки из-под ресниц.
Всё медленней, всё несвободней
Ложатся пальцы, никнет взор…
Я знаю — грусть моя сегодня
Ложится в пестрый твой узор.

Давно переступают кони,
Луна встает из-за полей,
Но бесконечны на балконе
И шумны проводы гостей.
Со свечками и фонарями
Весь дом выходит на крыльцо,
И за стеклянными дверями
Мелькнуло милое лицо.
В холодный сумрак за колонной,
Пока не увидал никто,
Скользнешь ты девочкой влюбленной,
Накинув второпях пальто.
Порывистый, невольно грубый,
На этих старых ступенях,
Прохладные целую губы
И звезды в ласковых глазах.
И венчик полевой ромашки
(К чему нарядные цветы?)
К моей студенческой фуражке,
Смеясь, прикалываешь ты.

Погасла люстра, меркнут ложи,
И руку поднял дирижер.
Так упоительно похожий,
Вздохнув, загрохотал собор.
Отеческое било снова Гудит.
Чугунная гроза
Идет и нежно, и сурово.
Я вздрогнул и закрыл глаза.
Так только в детстве и бывало
Под перезвон колоколов:
Кумачный полог, одеяло
Из разноцветных лоскутков.
Окошко настежь, вянут травы,
Толкутся мошки на дворе,
И пыльный полдень плавит главы
За Тихвинкой в монастыре.
Когда-нибудь узлом поэмы
Ты станешь, тихий город мой,
Сам узел Тихвинской системы
Стянувший крепкою рукой.
Здесь, скукой творческою смята,
Душа моя изнемогла.
Здесь Римский-Корсаков когда-то
Запоминал колокола.

О садах, согретых звездным светом,
Горестно и трудно мы поем.
Оттого-то на пути земном
Ангелы приставлены к поэтам.

Водят, как слепых или детей,
И, неутомимые скитальцы,
Слышим мы внимательные пальцы
Милых спутников в руке своей.

Ангел неразумный и простой,
Никогда не знающий, что надо,
Верю, будешь ты моей женой,
Легкой девушкой земного сада.

Для земных неповторимых дней
Уходя от звезд и райских клавиш,
В бестолковой комнате моей
Пыль сотрешь и вещи переставишь.

А когда услышишь сквозь века
Мерный ветер этой жизни сирой,
Гибкая, в пылающих руках
Станешь человеческою лирой.

Был я слеп, но сын мой, наконец,
Всё поймет, испепеленный светом,
И про то, чего не знал отец,
Скажет, потому что стал поэтом.

Ненасытен и многоочит
Будет он, как полная лампада.
В этом жизнь. И бог меня простит,
Если говорю не так, как надо!

Друг, Вы слышите, друг, как тяжелое сердце мое,
Словно загнанный пес, мокрой шерстью порывисто дышит.
Мы молчим, а мороз всё крепчает, а руки как лед.
И в бездонном окне только звезды да синие крыши.

Там медведицей белой встает, колыхаясь, луна.
Далеко за становьем бегут прошуршавшие лыжи,
И, должно быть, вот так же у синего в звездах окна
Кто-нибудь о России подумал в прозрачном Париже.

Больше нет у них дома, и долго бродить им в снегу,
Умирать у костров, да в бреду говорить про разлуку.
Я смотрю Вам в глаза, я сказать ничего не могу,
И горячее сердце кладу в Вашу бедную руку.

Привычные покинув стены,
Клуб, погруженный в сонный транс,
Пять краснощеких джентльменов,
Кряхтя, влезают в дилижанс.

О члены Пиквикского клуба!
В какую глубину невзгод
Из домика под тенью дуба
Вас любопытство поведет?

Встречая фрак темно-зеленый
Усмешкой плутоватых глаз,
Почтительные почтальоны
Слегка поддерживают вас.

И, доверяя почве зыбкой
Жизнь драгоценную свою,
Зевнув, с блаженною улыбкой
Отходите вы к забытью.

Вспотевшим позволяя шляпам
Сползать на загорелый нос,
Ответствуйте неспешным храпом
Бичу и шороху колес.

Вас из-за пыльной занавески
Разбудит радостный рожок,
Когда на холм в июльском блеске
Взбежит курчавый городок.

О, сколько, сколько добрый гений,
Почтовых погоняя кляч,
Сулит дорожных приключений,
Рассказов, встреч и неудач!

А где-то за конторкой Сити,
Вихрастый, с продранным локтем,
Голодный клерк вам нить событий
Плетет всю ночь, скрипя пером,

Чтоб можно было улыбнуться
И в душном мире торгаша,
Пока свеча плывет на блюдце,
А мыши возятся, шурша.

На палубе разбойничьего брига
Лежал я, истомленный лихорадкой,
И пить просил. А белокурый юнга,
Швырнув недопитой бутылкой в чайку,
Легко переступил через меня.