Сергей Спасский - Земное время

Здесь бы жить. Жужжит дрезина звонко.
Снег изрезан солнцем. Грозный хор
Гор истертых. Ветер — будто пленка
На лице. Просторов разговор.
Елей стреловидных поселенье.
Под сугробом кружится вода —
Речки спрятанной сердцебиенье,
Озера промерзлая звезда.
Домики уронены по склонам.
Здесь бы жить в бревенчатом гнезде,
Радоваться отблескам зеленым
Неба, подступившего везде,
И дробить всей правдой, сжатой в теле,
Толщу вьюг и рвать ветров ковры
С теми, кто подвесить захотели
Город, как фонарь, на край горы.
И, следя ущелий уползанье,
Слушая полярной ночи тьму,
Новые напечатлеть названья
Камням, влагам, впадинам — всему.
Но сейчас…Прохладою по коже
Ветер гладит. Солнце. Плиты льда.
Чистый день, на молодость похожий.
Я не раз еще вернусь сюда.

Здесь город нов. Его слагали так:
В слоистом ветре прорубали норы,
Многонедельный вспарывали мрак.
Мороз был тверд. Неизмеримы горы.
В сугробы вставлен красный глаз костра.
Брезентовые коробы палаток
Теснила вьюга. Глуховат и краток
Вбегал в ущелье возглас топора.
И каждый гвоздь, доски сосновой мякоть
Пронзающий, был памятен руке,
И каждый шаг в кромешнем сквозняке
Был доблестью, перед которой плакать
Иль петь, или замолкнуть — все равно.
Дежурили вокруг, нахмурив брови,
Отряды сосен. Каждое бревно
Паек вобрало воли, мысли, крови.
Я знаю жизнь. И высь ее и дно.
Она на вкус напоминает порох,
Она на глаз — как ночью столб огня,
Иль горным кряжем взглянет на меня,
Иль вздрогнет, словно конь, зажатый в шпорах.
И вот меня не обезличит страх.
…Я видел город, строенный в горах.

Если проплываешь ты Окою,
Вкрадчивой, извилистой, какой
Выбор далей кружит под рукою,
В солнечный украшенный покой.

Вот он, городок, на многолесном,
Многохолмном береге. И в нем
Яблоки в саду, в соседстве тесном
Радостным румянятся огнем.

Если попадаешь ты на праздник,
Вся окрестность травами горда,
И по ним из сел разнообразных
На смотрины сходятся стада.

Площадь под толпой как под водою,
Флаги суетятся у ворот,
Чествуя обилие удоя,
Стать разноплеменную пород.

А когда задумается длинный
Вечер и замолкнут небеса, —
Шествуй шелестящею долиной,
Заключенной в крупные леса.

Нет, ты грусти не подвластен косной.
Свежий месяц на заре остер.
Издали оркестр дохнет колхозный,
Будто раздуваемый костер.

Как выразиться современнее?
Автомобили, гарь вокзала…
И вот ветрами ночь Армении
Вагоны накрест обвязала.

И, утомясь от нагревания,
Внедрив тепло в глубокий камень,
Ныряют зданья Эривани,
Постреливая огоньками.

Из окон вздрагивают впадины,
И поезд прыгает, как заяц,
От изнурительной громадины,
Застрявшей в сумраке, спасаясь.

Она стоит, и небо клонится
Под тяжестью ее нажима,
Она, как выдумка бессонницы,
Как старость, неопровержима.

Ее в тысячелетья вклиненным
Раздумья не сыскать закона.
И вывеской на небе глиняном
Над нею росчерк Ориона.

Ее безмолвие горбатое
Полно такой громовой дрожи,
Что кажется немой, как статуя,
Вся жизнь, которую я прожил.

И что здесь? Грудь открыть под выстрелы?
Уметь погибнуть без возврата?
Чтоб вынести тебя хоть издали,
Двуглавый сумрак Арарата.

Виноград — это рай. Сколько радостных глаз
У лозы. Сколько слез. Оттяни, оторви
Гроздь прозрачных углей, что от солнца зажглась,
И засмейся, и заговори о любви.

Взроем черствую землю вокруг. И звонка,
Перекручена встанет лоза, как скелет.
Мускулистые нити подвяжем, пока
В эти ядра не вселится солнечный свет.

Вся прохлада подземная в них вобрана.
Жидкость вязкая — сладкий, сгустившийся зной.
Тополей веретена дрожат. Тишина.
Арарат — он сегодня, как небо, сквозной.

Застучат погремушкой копыта овец,
Тени вытянут шеи, сухи и смуглы.
Значит, вечер родился. Работе конец.
Мы поставим под звездами наши столы.

Журавлиные горла кувшинов нагнем.
Жизнь, как ветер, играет, не знаю преград.
И тогда горьковатым и черным огнем
Пусть заплещется в кружке моей виноград.

Над плавною, над прихотливою ложбиной,
Где дружат дома — сколько их собралось! —
Где воздух задумался, весь голубиный,
Задремывающий, просохший насквозь,

Где перелетают все выше и выше
Балконов развернутые веера,
И слышишь — гортанно беседуют крыши
И их раздвигает, воркуя, Кура,

Где город позванивает наковальней
И молит, чтоб горы его сберегли,
А горы встают округленней, овальней,
Как вздохи и выдохи тихой земли, —

Я тысячу лет простоял бы, не споря,
В одежде дорожной, не молод, не стар,
Над складками этого тесного моря,
Над волнами зданий, над вспышками фар,

Чтоб зори накапливались и ржавели,
И сердце молчало б, и слышал бы я —
На звучный, как скрипка, проспект Руставели
Выходят стихами меняться друзья.

Он распластан тающим лучом.
Сети звезд в бумажный сон акация
Впутались. Заботы совлечем,
С юностью пойдем перекликаться
И задумаемся. Но о чем?

Так пахуч, так сытен, изобилен
Воздуха благотворящий сок.
Из каких невидимых давилен
Желобами мрака он притек?
Я закупорить его бессилен

В стих, словно в надломанный сосуд.
К этой ночи мы пришли на суд
И оправданы без опозданий.
Сизые карнизы серых зданий,
Будто губы, грудь небес сосут.

О, я знаю, ежели на свете
Сохранилось счастье про запас,
То оно раскладывало эти
Улицы, словно ковры, для нас.

И оно балконы застеклило…
Или сам я, вдруг прозрев от мглы,
Вижу — горы дремлю крутокрыло,
Будто утомленные орлы.

Жизнь, ты напрямик заговорила,
Полновластием своих щедрот,
Как цветы, как звезды откровенна,
Как любовь, настигшая мгновенно,
Иль украшенный улыбкой рот.

Мы скользим, как по скрипичной деке,
По проспекта высохшей коре.
Я в долгу у Грузии. Навеки…
Мы сойдем к щебечущей Куре.