Саша Чёрный - Смех сквозь слезы

Цветет миндаль вдоль каменных громад.
Вишневый цвет вздымается к балкону.
Трамваи быстрые грохочут и гремят,
И облачный фрегат плывет по небосклону…
И каждый луч, как алая струна.
Весна!

Цветы в петлицах, в окнах, на углах,
Собаки рвут из рук докучные цепочки,
А дикий виноград, томясь в тугих узлах,
До труб разбросил клейкие листочки —
И молодеет старая стена…
Весна!

Играют девочки. Веселый детский альт
Смеется и звенит без передышки.
Наполнив скрежетом наглаженный асфальт,
На роликах несутся вдаль мальчишки,
И воробьи дерутся у окна.
Весна!

В витрине греется, раскинув лапы, фокс.
Свистит маляр. Несут кули в ворота.
Косматые слоны везут в телегах кокс,
Кипит спокойная и бодрая работа…
И скорбь растет, как темная волна.
Весна?

Здравствуй, Муза! Хочешь финик?
Или рюмку марсалы?
Я сегодня именинник…
Что глядишь во все углы?

Не сердись: давай ладошку,
Я к глазам ее прижму…
Современную окрошку,
Как и ты, я не пойму.

Одуванчик бесполезный,
Факел нежной красоты!
Грохот дьявола над бездной
Надоел до темноты…

Подари мне час беспечный!
Будет время – все уснем.
Пусть волною быстротечной
Хлещет в сердце день за днем.

Перед меркнущим камином
Лирой вмиг спугнем тоску!
Хочешь хлеба с маргарином?
Хочешь рюмку коньяку?

И улыбка молодая
Загорелась мне в ответ:
«Голова твоя седая,
А глазам – шестнадцать лет!»

Прокуроров было слишком много.
Кто грехов Твоих не осуждал?..
А теперь, когда темна дорога
И гудит-ревет девятый вал,
О Тебе, волнуясь, вспоминаем, —
Это все, что здесь мы сберегли…
И встает былое светлым раем,
Словно детство в солнечной пыли…

Ах, зачем нет Чехова на свете!
Сколько вздорных – пеших и верхом,
С багажом готовых междометий
Осаждало в Ялте милый дом…

День за днем толклись они, как крысы,
Словно он был мировой боксер.
Он шутил, смотрел на кипарисы
И прищурясь слушал скучный вздор.

Я б тайком пришел к нему, иначе:
Если б жил он, – горькие мечты! —
Подошел бы я к решетке дачи
Посмотреть на милые черты.

А когда б он тихими шагами
Подошел случайно вдруг ко мне —
Я б, склонясь, закрыл лицо руками
И исчез в вечерней тишине.

Трепов – мягче сатаны,
Дурново – с талантом,
Нам свободы не нужны,
А рейтузы с кантом.

Сослан Нейдгарт в рудники,
С ним Курло́в туда же,
И за старые грехи —
Алексеев даже.

Монастырь наш подарил
Нищему копейку,
Крушеван усыновил
Старую еврейку.

Взял Линевич в плен спьяна
Три полка с обозом…
Умножается казна
Вывозом и ввозом.

Витте родиной живет
И себя не любит.
Вся страна с надеждой ждет,
Кто ее погубит.

Разорвался апельсин
У Дворцова моста —
Где высокий господин
Маленького роста?

Сей высокий человек
Едет за границу;
Из Маньчжурии калек
Отправляют в Ниццу.

Мучим совестью, Фролов
С горя застрелился;
Губернатор Хомутов
Следствия добился.

Безобразов заложил
Перстень с бриллиантом…
Весел, сыт, учен и мил,
Пахарь ходит франтом.

Шлется Стесселю за честь
От французов шпага.
Манифест – иначе есть
Важная бумага…

Иоанн Кронштадтский прост,
Но душою хлипок…
Спрятал черт свой грязный хвост, —
Не было б ошибок!..

Интендантство, сдав ларек,
Всё забастовало,
А Суворин-старичок
Перешел в «Начало».

Появился Серафим —
Появились дети.
Папу видели засим
В ложе у Неметти…

В свет пустил святой Синод
Без цензуры святцы,
Витте-граф пошел в народ…
Что-то будет, братцы ?

Высшей милостью труха
Хочет общей драки…
Всё на свете – чепуха,
Остальное – враки…

От русского флота остались одни
адмиралы —
Флот старый потоплен, а новый ушел
по карманам.
Чухнин, Бирилёв и Дубасов – все славные
русские лица,
Надежда и гордость страны, опора
придворных и прочих.
Чухнин с Бирилёвым себя показали довольно,
А бедный Дубасов без дела сидит
в Петербурге…
В престольной Москве разгорается злая
крамола,
Рабочий, солдат и почтовый чиновник
мятежный
Хотят отложиться от славной державы
Российской…
Последние волосы Витте терзает
в смертельном испуге:
«Москва, ты оплот вековечный престола
и церкви,
Не ты ли себя сожигала в войне с Бонапартом,
Не ты ли Димитрием Ложным из пушки
палила?
А ныне – почтовый чиновник, солдат
и рабочий
Союз заключают, поправ и закон, и природу!
О горе, о ужас! Кого же в Москву мне
отправить,
Чтоб был он собою ужасен, и пылок, и дерзок,
Имел бы здоровую глотку и крепкие, львиные
мышцы,
Чтоб буйный почтовый чиновник, солдат
и мятежный рабочий
Взглянули… и в ужасе бледном закрыли бы
лица руками.
Людей даровитых не стало – иные бесславно
погибли,
Иные, продав свою ренту, позорно бежали
на Запад…»
И видит пророческий сон Сергей, миротворец
Портсмутский:
На снежном, изрытом копытами конскими поле
Кровавые трупы лежат – и в небо застывшие
очи
Безмолвно и строго глядят… Ужасны их
бледные лица!
Над ними кружит вороньё, и в хриплом,
зловещем их крике
Граф Витте отчетливо слышит: «Дубасов,
Дубасов, Дубасов!..»
. . . . . . . . . . . .
Воспрянул от ложа Сергей, миротворец
Портсмутский,
И быстро садится к столу, и черные буквы
выводит:
«Дубасов в Москву на гастроли…»
Чу, поезд несется в Москву, с ним ветер летит
вперегонку —
На небе зловеще горят багровые, низкие тучи,
Навстречу кружит вороньё и каркает хрипло
и злобно:
«Посмотрим, Дубасов, посмотрим…»