Павел Васильев - Стихотворения

В «Ярмарке» непривычным и блескучим отдавало все — и содержание, и словарь, и ритмический натиск, и метафорический движущийся рисунок.

Ничего подобного до Васильева в русской поэзии не было. С ним в нашу поэзию пришла Азия, веселая и мужественная, звонкая и яркая, гостеприимная и жестокая. Но пришла и новая Советская Азия, поющая песни освобождения от гнета царизма, смеющаяся от радости над урожаем своих полей, зажигающая огни новостроек.

В начале первой пятилетки, когда страна приступила к индустриализации, поэтическое слово первым пошло на помощь рабочему классу. Многие поэты тогда пытались путем прозаизации стиха и полного отказа от метафорической насыщенности достичь большей социальной заостренности. Наиболее характерными прозаизированными вещами были поэмы И. Сельвинского «Электрозаводская газета» и К. Митрейкина «УКК» (например, в «Электрозаводской газете» подробно излагался производственный процесс изготовления электрической лампочки). П. Васильев не поддался этой «модной» стихотворческой иллюзии, он предпочел путь иной — усиления образной системы, психологическое изображение жизни, то, к чему неустанно призывал М. Горький.

П. Васильев отбрасывал обветшалые цветовые эпитеты романтиков, угнетенные мистицизмом изыскания символистов, которые стали к тому времени достоянием эпигонов. Небо у него не синее, не голубое, а тяжеловесное. Или:

Психологизм его образов удивительно точен и меток. Свежесть определений необыкновенна: «тяжелое солнце», «сутулые коршуны», «пряный обман», «слюдяная пена», «плечистая шуба», «полыни горьки, как тоска полонянок». Если о конских ноздрях — то «пенные розы». Если о рыбах — то «Осетры тяжелые, как бивни, плещутся и падают на дно». Если речь о гостях, о веселье:

Все видно, реально ощутимо, стереоскопично. А какая уморительно-веселая историческая параллель в строчках из стихотворения «Глафира»:

Лирика Павла Васильева при жизни поэта не издавалась, хотя и публиковалась в периодике. Отдельной книгой вышла только эпопея «Соляной бунт». Некоторые критики в тридцатых годах априорно, бездоказательно представляли читателю творчество П. Васильева, как чуждое советской действительности. А он писал: «Я не хочу у прошлого гостить — мне в путь пора». И на этом пути возникали стихи о реальной советской жизни, о победных боях Красной Армии, о Турксибе, об индустриализации Казахстана, о строителе Стэнман, о совхознице Рогатиной, о новых городах и электростанциях. А о нем говорили: «Корни его творчества в прошлом». Он отбивался:

Теперь, когда написанное Павлом Васильевым почти все собрано, ясно одно, никогда творчество этого выдающегося самобытного поэта не было чуждым нашему народу, напротив — оно глубоко патриотичное, советское.

П. Васильев был изобретателен в поэтической работе. Пуще всего он ненавидел банальность, стереотипные фразы, повторение пройденного в замысле, в строке, в интонации. Мастерство его неоспоримо. Он мог придать строке тайную нежность — «Вся ситцевая, летняя приснись…». Мог заставить задуматься душу о недолговечности человеческого бытия:

Содержание и форма у него так сливались, находились в такой нерасторжимости, что казалось, созданное им, существовало издревле, «соединившись химически». Разве не так, когда он рисует «и дымом и пеплом» образ женщины. А как величаво идет по земле красавица Наталья:

Черты его поэзии резки, безбожны и оптимистичны, как это бывает у пышащего здоровьем человека. Вот она «Тройка», где «коренник, как баня дышит»:

И дальше о пристяжных:

Какая одержимая экспрессия! И это «ведро серебряного ржанья» с необычным синтаксическим оборотом — незабываемая находка. Постепенное, от строфы к строфе нарастание волнения наконец переходит в экстатическое состояние, и коренник, вожак, «Вонзая в быстроту копыта, полмира тащит на вожжах!». Нет, не в снег, не в грязь, не в земь — копыта, а в быстроту! И далеко видна, оторвавшаяся от земли, летящая гоголевская птица-тройка.

Павел Васильев за короткий творческий срок (а прожил он всего 26 лет) создал в отечественной литературе многогранный и прекрасный мир своей поэзии. Вот как оценил его творчество в 1956 году Борис Пастернак: «В начале тридцатых годов Павел Васильев производил на меня впечатление приблизительно того же порядка, как в свое время, раньше, при первом знакомстве с ними, Есенин и Маяковский. Он был сравним с ними, в особенности с Есениным, творческой выразительностью и силой своего дара и безмерно много обещал, потому что, в отличие от трагической взвинченности, внутренне укоротившей жизнь последних, с холодным спокойствием владел и распоряжался своими бурными задатками. У него было то яркое, стремительное и счастливое воображение, без которого не бывает большой поэзии и примеров которого в такой мере я уже больше не встречал ни у кого за все истекшие после его смерти годы. Помимо печатавшихся его вещей („Соляной бунт“ и отдельных стихотворений), вероятный интерес и цену должно представлять все то, что от него осталось».

С. Поделков