Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

В час, когда победы знамя развевается с флагштока,
Вновь ружье зарыл я в землю, пусть оно лежит до срока!

Притаилось наготове. Если только враг нагрянет,
Сын мой, вырывши оружье, за отчизну грудью встанет.

Меня уже нет.
Струны гортани моей
стали белыми колоколами.
На закате в них засыпают
ветры.
Доброй ночи, птицы!

Меня уже нет.
Радужки глаз моих
превратились в синюю влагу.
На закате пьют ее жадно
озера.
Доброй ночи, туманы!

Меня уже нет.
Меж пальцев рук моих
трава проросла.
На закате цветы собирают
девушки наши.
Доброй ночи, ночи!

Меня уже нет, нет…
Струны от боли дрожат:
— Ствол маслины! Упрись в небеса,
чтоб они не обрушились!
Синей влагой набрякли глаза:
— Пусть ветви из нас прорастут!
Мы плоды твои!
Пальцы молят, шепча из травы:
— Облеки нас корою твоей,
нам больно, мы мерзнем!

Меня уже нет.
На лбу моем покоится
бесстрастная ночь,
пудовая ночь,
очень долгая ночь.

Белая роза, ты цветешь для меня,
и ты, любимая, будешь моей!
Молодость, радуйся ясности дня,
милую сделать счастливой сумей!

Бедное сердце, замри и молчи!
Время, назначенное для счастья,
можно в тюрьме запереть на ключи,
душу — на части, металл — на запястья.

Вечером вчера во тьме
явор-дерево шумел.
Только лег, уснул я только,
странный сон приснился мне.
Мне приснилась мгла ночная,
и два сокола во мгле
с крыльев стряхивали жемчуг.
— Мама, что все это значит,
что за этой мглой маячит?
— Этот сон, мой сын,
тяжек, словно стон:
в нем ночная тьма — приговор, тюрьма,
а два сокола — два брата,
а жемчуг мелкий — цепь сама.

Сидит молодец в остроге
с кандалами на ногах,
с мелкой цепью на руках.
И не видно на дороге,
чтобы кто спешил проведать,
ой, печали!
Утром встанут на пороге,
добра молодца возьмут
и на гибель поведут.
И не слышно на дороге,
чтобы кто спешил спасти,
ой, печали!

О черный ворон, жалкий птенчик с черным взором!
Ты — черный вестник с черным приговором!

Огромная печаль, страданья сердцевина —
по юности твоей, погубленной безвинно.
Ты сильным был рожден, и, награжденный силой,
ты рабству предпочел свидание с могилой!
Ты вычистил ружье, собрал отряд, который
в зеленые леса ушел с тобой и в горы.
Завистник и злодей тебя охранке предал.
Пора, чтоб он сполна возмездья вкус отведал!

Встань, воскресни, явись, Гоце-воевода,
ты достаточно терпел горести народа!
Ждут тебя все:
лес, поле в росе,
крестьянские горбы,
тюремные рабы.
Встань за народ,
дай свет свобод!
Чтоб весна пришла весною,
чтобы нашим стало поле,
чтобы села улыбались,
чтобы радовались воле!

Течет река —
никому не жаль,
что срубили маслины
молчаливые
над водою.

Я помню рассвет:
был час, когда ждешь
неясного чуда
на близкой заре —
но снова
печально блеснули звезды
вверху надо мною…
Лишь ветви маслины,
незаметно придя в движенье,
тихо прошелестели мне в утешенье.

Полночью в лес отправишься
тропкою незаметною.
Темной глубокой полночью
к месту придешь заветному.

Сосны вокруг высокие,
небо вверху молчащее,
травы туманят голову,
словно вино крепчайшее.

Сердце твое наполнится
буйством травы нехоженой,
наземь падешь, растянешься
в мягкой траве некошеной.

Требует юность — радости,
требует все напористей —
врачуй меня, о земля моя,
от бед моих и от горестей!

Как, вышивальщица, вышить словами
песню, звучащую просто и строго,
сердцу вот этому, что так ночами
мучится в невыносимой тревоге?

Нити из сердца возьми две, сплетая
траурно-черную с ниткою красной,
первая нить — то печаль твоя злая,
светит вторая — мечтой твоей страстной.

Ты вышивай так и красным и черным
песню единую грезы и муки,
как рукава с вышиваньем узорным
юной невесте на белые руки.

Видно, от века два цвета нарочно
связаны силой одной роковою,
черный во мрак погружает полночный,
красный же — кровью цветет заревою.

Глянь, вышивальщица, в шири небесной
небо зарей золотой расцветает:
на голубом полотне так чудесно
вышивка яркая эта сверкает.

Вечером ты не заметишь заката,
взгляд у тебя как у трепетной серны.
В небе, расшитом так ярко, богато,
два твои цвета пылают, наверно.

Иль не боишься, что меркнет пред ними
самое светлое воспоминанье?
Что ж ты задумалась, глаз не поднимешь,
день твой угаснет, гласит прорицанье.

Память о светлом, сиявшем чудесно,
гаснет пред ними, как цветик, бледнея.
Ты уловил звуки дивные песни
и о судьбе своей спел вместе с нею.

Ты, маленький, спишь,
а озеро думает думу,
и в думах его вершится твоя судьба.
Ты спишь, а оно
проникает сейчас в твою душу,
как в залив,
где камешек каждый
отчетливо виден на дне.
Ты спишь,
а в его
в этот час неприметной
волне
вызревают уже те валы,
что родятся однажды,
и заплачут,
и тебя на себе понесут.
Спи, дитя,
это озеро
душу твою сейчас лепит
и все думает думу
о грядущих тревогах твоих.

Когда человек потеряет право смеяться,
и право быть умным,
и право судить по правде,
любить ребенка и женщину
потеряет право —
тогда ему остается
право в тоске пребывать неподдельной,
умирать от муки смертельной,
грустным быть до скончанья века —
право этого человека.