Н. Денисов - Опасный груз

Дров подкинешь, гудит дымоход,
В талых окнах – простор для обзора.
И белеет наш сад-огород,
За межой, как отрез коленкора.

Хорошо от плиты прикурить,
Сразу вспомнишь уют полубака:
Налицо философская нить
От избы – и до звезд Зодиака.

Одичав на родной стороне,
Не держу к ней претензий и злобы.
Рад вещунье-сороке в окне
И тугому форштевню сугроба.

Рад сноровке пичужек синиц,
К людям только душа охладела, –
Столь их нынче, физических лиц,
Все спешат по ненужному делу.

Под занавес нас приняли в Кремле
Под музыку Вивальди, может, Шнитке.
Но больше мне понравилось суфле
И устрицы, и легкие напитки.

Отметил суетящихся особ, –
Орду у нас кормившихся клиентов:
Америк и нордических Европ,
И желтых рас, и черных континентов.

Кубинцев – «Вива, Куба!» – обнимал,
Братались мы: агрессор нам не страшен!
И Пельше из заначки вынимал
«Столичную» – родименькую, нашу.

Засняли для кино и для газет,
Из рук высоких выдали награду.
Генсек был на больничном, но фуршет
Дал от себя по высшему разряду.

Опять внесли и закусь и вина.
Приветила страна и угостила.
Была уже беременна она
Антихристом Кровавым Михаилом...

Портрет вождя. И «ходики» в ходу,
И счёты – в толчее бумаг и пыли, –
Костяшки их, как грешники в аду,
Метались и угла не находили.

Подбил итоги – цифры и нули:
Приход-расход. И так сказал: «Ребята,
Вы хорошо колхозу подмогли,
А может быть, всему пролетарьяту!»

Запомнилось, как грохал по столу,
Давал приказ напористо и круто,
Как нас подвел к бригадному котлу:
«Ты покорми работников, Анюта!»

Подали кашу, в меру посоля,
Желтел компот, белела горка хлеба.
Сквозь полевой навес из горбыля,
Как горний свет, просеивалось небо.

Куда он канул? Азимут ветров
Увел ли вновь – в земные страсти, войны?
Иль коммунизм, как лучший из миров,
Примерив к людям, понял – недостойны…

Отреклись от теории классовой,
Согласились терпеть и молчать.
Время – вспомнить поэмы Некрасова,
Достоевского вновь изучать.

Ах, Добрыни, Алеши Поповичи,
Ах, святая ребенка слеза!
Геть, вас грефы и все абрамовичи,
Ваши «новости» и «голоса».

Сколько пролито слез!
Сколь растратили,
Побросали несжатых полос!
В бесовской толчее демократии
Вроде ладана русский вопрос.

Время тратится, стужей сугробится,
И приметы пока ни к весне, –
К Сатане, ни к Святой Богородице,
К Хакамаде, Чубайсу, Чечне...

Ну что, орлы-интеллигенты,
Соколики, тетерева,
Как там «текущие моменты»,
«Свободы» ваши и «права»?

Теперь повсюду тары-бары,
Не жмет, не душит агитпроп.
Вы ж так хрипели под гитары
Об этом – в кухонках – взахлеб!

Ну допросились в кои веки
Почетных званий и наград,
Ну вышли в общечеловеки...
А дальше что? Какой расклад?

Вокруг желудка интересы,
Все те же всхлипы про «судьбу»
Да злые шуточки от беса
Про белы тапочки в гробу.

А не от Бога – болевое
Еще живого бытия:
«Горит, горит село родное,
Горит вся родина моя…»

Тополя да березник редкий,
Пристань с лодкой, сенник, сарай.
Закогтились когда-то предки
В этот хлебный, озерный край.
Встанет колос – душе отрада,
И в озерах – живой оброк –
Добывался карась богато,
И коптился-солился впрок.
Так века протекли. А ныне
Укрепились посланцы зла:
Выйдешь в поле,
там гул пустыни,
Гады мрака, им несть числа.
От березника – только вздохи,
Вороньё гомонит на пнях.
В черноземах – чертополохи
При разбойничьих кистенях.
Встретишь друга, он пьян:
– Здорово...
Разговоры, как двух Ярём:
– Ну стряслось...
и довольно, рева,
Будем живы, так не помрем.
Погужуем на этом свете,
А на том отдохнем зато!
Ладно...
Надо б проверить сети,
Может быть, и попалось что?..

В ад и в рай посчитал я ступени,
Но ни в ад и ни в рай не попал.
Потоптался у врат заведений:
Те и эти из бруса, из шпал.

Сектор ада – жестокая штука:
Живодерни, жаровни, крюки...
Клиентура здесь та еще: – Ну-ка,
Где тут рай? – обступили братки.

В интонациях – чуть не угрозы,
Прохиндейский, блатной интерес.
Возжелали парить, как стрекозы,
В экологии чистых небес.

Вынь да выложь нектару и меду,
Черной корочки знать не хотят.
О «Гулагах» мусолят колоду,
О «правах человека» бухтят.

– Где тут рай? – прижимает орава.
Леденеют протесты в груди.
–Во-о-н, ворота...
При нынешних нравах
Отворят ведь. Пропустят, поди?

Нет, необдуманно вы поступили, ребята,–
Рано легли на погосты под хвойные кроны.
Бренную плоть поглотил крематорий заката,
Души спаслись? Ведь и здесь покушались вороны.

Зябко в округе. Луна, будто высохший череп.
Глянешь на звезды: что тлёю капуста побита.
С кем перемолвиться? Всюду базарная челядь,
Жалкие лики и – ни одного индивида.

Ладно еще – остается небесная тема.
Только и здесь ненадёжен приют для поэта.
Жизнь проматросил, поверив Звезде Вифлиема.
Кончились жданки. Второго пришествия нету!

В сад Гефсиманский бреду, как ужаленный током.
Чей там галдежь за ночными оливами сада?
Мир обвожу утомленным «всевидящим оком» –
Крест свой, Голгофу, умытые руки Пилата.

Дальше провал... И – пещера с приметами штрека.
Эй, мужики! Но в ответ только скрежет железный.
Тут и найдет нас субъект двадцать первого века, –
Злой фарисей иль все тот же архангел небесный?..

Утро. И птицы летят.
Сыплется иней морозный.
Руки работы хотят.
Дух нарождается грозный!

Не было. И дождались
Чувства большого накала.
Вся обозримая высь
Дружно проторжествовала!

Славься торжественный миг
День наступающий славен.
Он, словно гений, возник,
Радостью Пушкину равен.

Густо снегами одет,
По-богатырски спокоен.
Родина. Радость. Рассвет.
Русское утро какое!