Н. Денисов - Стезя

Блеском реклам затоплен,
Город всю ночь кружит:
Мчится то «Форд», то «Оппель»,
То полицейский «джип».
Дышит в окно простудой
Северная весна.
Музыка «Барракуды» [1] «Барракуды» – название ресторана
Стихла. Но нету сна.
Вспомнился – в лунном свете
Сельский пейзаж простой,
Наш участковый Петя
С кобурою пустой,
Неторопливой речки
Шелковый говорок,
Домик отца, крылечко
С выбоинкой от ног.
Сколько б ни жил на свете,
Знаю – душа чиста –
Чудится, будут эти
Ласковые места:
Галки над крышей храма,
Лошади вдалеке
И у калитки мама
В майском своем платке.

Чего он хочет, голос странный –
В два тридцать ночи, черт возьми! –
За телефонною мембраной,
Как бы за темными дверьми?

Всю душу вытянул по нитке,
Я как привязан к проводам.
И не выдерживаю пытки: –
Ну что не спится вам, мадам?

Распахнул окно пошире:
Дождит нерусская весна.
А может там, в полночном мире,
Любовь, пожар или война?

Гуляет поздняя пирушка
Под сенью вымокших аллей.
Вот так и вспомнишь: где же кружка,
С которой сердцу веселей?

Настойчиво, гортанно
Звонят мне без конца
И снова за мембраной
Не разглядеть лица.

Теперь мне в ухо дышит
Таинственно и зло.
Заочно ненавижу
«Клиента» моего.

Ну что он в самом деле,
Хоть трубку на куски!
Ворочаюсь в постели,
Зверею от тоски.

Гляжу остекленело,
Но думаю пока:
«Хорошенькое дело –
Незнанье языка!»

Всю ночь в окошке узком
Качается звезда...
Послать его по-русски,
Пусть думает – куда?

Грозны башни древнего колосса,
Но за узким таинством дверей
Пыль веков собрали пылесосом,
Полумрак сбежал от фонарей.

Гид ведет направо да налево,
Непростые зрелища суля: –
В этом зале – ложе королевы,
Этот зал – покои короля...

Сам король – с картины
Смотрит строго:
Безупречны локоны и стать,
Молодой, наверно, равный богу,
Так и ждешь – начнет повелевать!

Голубая лента, эполеты! ...
Я ж, признаться, думаю о том,
Как он ночью шел на ложе это
Мимо сонной стражи босиком.

Как не приветить гостя: все ж сосед,
Одним плетнем граничат огороды,
Одной тропой бегут здесь наши годы –
Его – в закат, мои еще в рассвет.
Опять прознать все надо старику:
– Со службой как?
Не видно было что-то?
– Был в отпуске...
– А, понял, – в отпуску...
– И это надо, коли заработал...
Мы говорим, как будто ни о чем,
Коль понимать не сердцем, а рассудком.
А он – ладони в рупор над плечом –
Мои слова улавливает чутко:
– Да вот поездил, был в чужой стране,
Да без забот пожил себе у моря...
– Оно и мне случалось... на войне.
И вдруг всерьез:
– Что там о нас гуторят?
– Да разное... – Киваю головой.
– Так, так оно... –
– Махру вдыхает злую,
И узловатой жилистой рукой
Оглаживает бороду седую.

Тук-тук-тук –
проснулся первый молоточек,
Заиграл-запел над лезвиями кос!
Тук-тук-тук –
упало эхо на лужочек,
Распрямись, трава!
В деревне сенокос!
Над оградами,
домами,
гаражами
Звук старинный прокатился за версту.
Как я вовремя приехал, горожанин,
Нынче руки у деревни на счету.
Ты отбей, Василь Ермилович, мне косу,
Оселком поправлю,
будет хоть куда!
Я-то знаю, все вселенские вопросы
Отступили перед временем –
Страда!
Вот идет она,
На зорьке пламенея,
Синевою умывая и бодря,
Даже наш медовый месяц, не жалея,
Приказала отложить до сентября.

Старый конь провалился под лед,
Не бывал он в такой передряге.
Не поспей на подмогу народ,
Не вернуться бы с речки коняге.

А потом он дрожал у плетня.
– Хорошо бы под теплую крышу! –
И под звонкие крики мальчишек
В крайний дом затолкали коня.

Сокрушаясь, хозяин нагреб
Полведерка овса из сусека:
– Это видано ль, граждане, чтоб...
Чтоб скотину – в жилье человека!

Грустно старый коняга заржал,
Ржанью вьюги откликнулся тонко,
Может быть, он в тот миг вспоминал
Вольный луг и себя жеребенком...

Дымя соляркой и бензином,
Рядком шли тракторы, звеня...
Негородская та картина
Опять встревожила меня.
Я вспомнил час побудки сонной,
Рев «пускача» и стан ночной,
Где спал, не сняв комбинезона,
В обнимку с рыжею травой.
Ведь там как раз, в зените лета,
Набрав подоблачный предел,
В лучах июльского рассвета
Счастливый жаворонок пел.

...А умру, вы в обком не ходите,
Оградите от лишних помех,
В чистом поле меня схороните,
Где хоронят трудящихся всех.
Там и лягу в глухой обороне,
Там додумаю думу свою –
Ту, что я на земле проворонил,
А порою топил во хмелю.
А подступят бесовские хари,
С ними я разочтусь как-нибудь.
В одиночку, вслепую нашарю
В небеса предназначенный путь.
Снова будут дороги крутые.
И в конце, как простой пилигрим,
Постучусь во врата золотые:
«Слава Богу, добрался к своим...»

В долине теней вечерних,
Где пела беспечно птаха,
Я взял ее двадцать весен,
Она отдала без страха.

Восторженно и поспешно
Слова дошептали губы.
И якорь на медной пряжке
Увлек нас на травы грубо.

Еще, трепеща и ластясь,
Шуршали ее наряды.
И жарко теснились груди,
Нетвердо прося пощады.

Долину сокрыло мраком,
Отбой протрубили в части.
Как флаг пораженья, тело
Белело огнем и страстью.

Я должен был в ноль двенадцать
Быть в роте пред командиром,
Но все позабыл в восторгах –
Уставы и честь мундира.

Прошла морская пехота
На стрельбы ночные звонко.
И снова метались бедра.
Как два – взаперти! – тигренка.

Не скоро освобождение
Мы стихли, как два пожара.
Ее заждались уж дома,
Меня – гауптвахта, нары.

Пока, отгорев, лежала
Она в полутьме покорно,
Раздавленную клубнику
Ножом соскребал я с формы.

Ни припевок, ни баб у колодца.
Кроме клуба, в домах – ни огня.
Там Фадеева Мишку, сдается,
Осаждает опять ребятня.