Наталия Солодкая - Волшебство (сборник)

Отец сутки не спал, ломая голову: как поступить? Решил, что не вправе разрушить налаженную жизнь семьи, а потому поехал в управление кадров, чтобы оставить там рапорт об увольнении из вооружённых сил. А потом поехал домой, чтобы сообщить жене новость. Поднявшись по лестнице на второй этаж и открыв дверь в общий коридор, он остановился и замер на месте: в конце коридора, у окна, разложив все свои детские пожитки, около ящика с игрушками беззаботно копошилась с куклами его девочка. Отец стоял, и целый ураган мыслей пронёсся в его голове:

– Я написал рапорт об увольнении. И что теперь? С чем я остался? В активе – полная грудь медалей и орденов, а также – военная профессия, которая здесь стала не нужна. Другую получить не успел. Что же я смогу дать своему ребёнку, не имея никакой гражданской специальности? Смогу ли я завтра купить ей красивые игрушки и яркие книжки, сводить в зоопарк и на новогоднюю ёлку? Как и на что будет жить моя семья?

Эти и десятки других вопросов, казалось, готовы были взорвать голову. Отец почувствовал, как из-под фуражки пот крупными каплями катился по лбу, заливая глаза. И вдруг он, развернувшись на месте, кинулся с лестницы вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Он добежал бегом до железнодорожной станции, одним махом запрыгнул на платформу и влетел в электричку, когда двери уже захлопывались. Стоя в тамбуре, он слышал, как сердце, выпрыгивая из груди, выстукивало:

– Почему-так-медленно-ползет-эта-чертова-электричка?

Отец не помнил, как добрался до улицы Огарева в центре Москвы, где располагалось управление кадров. Перед дверью кабинета он остановился, перевёл дух и вошёл. Вошёл для того, чтобы через две недели уехать служить к Северному полярному кругу. Потому что он был Волшебником, который поклялся себе, что его любимые люди никогда не будут ни в чём нуждаться. Это волшебство требовало жертвы, и он её с готовностью принёс. Потому что жертвенность есть составляющая любви – самого главного компонента любого волшебства.

И настоящие волшебники владеют этим в совершенстве. Прибыв на место и оценив обстановку, отец отбил домой короткую телеграмму: «Прибыл. Разместился. Ребёнку здесь не выжить».

Отец, любивший свою семью больше всего на свете, не мог даже в мыслях допустить, чтобы в нечеловеческих условиях оказались его любимая женщина и маленькая дочурка, которую он, кажется, совсем недавно, завернув в пуховое одеяло, мог всю ночь укачивать на руках, выйдя на улицу в шинели, надетой прямо на майку. Ходить, прижав к груди самый драгоценный на свете свёрток, описывая круги вокруг дома в сапогах на босую ногу и засыпая на ходу после суточного дежурства, чтобы мать этого маленького чуда, измученная бессонными ночами, могла, наконец, отдохнуть.

И долгие восемь лет там, где в бесконечную северную ночь замерзало дыхание, небо озарялось холодными разноцветными отблесками, а летом тучи комаров объедали лицо до крови, Волшебник в одиночку творил своё волшебство, создавая для своей малышки Реальность, в которой калейдоскоп её детской жизни складывал самые яркие и восхитительные в мире узоры. Гораздо более яркие, чем северное сияние. А, значит, оно того стоило.

И все эти восемь лет, находившиеся на огромном расстоянии друг от друга, имея возможность видеться только в быстро пролетавшие дни отпусков, Волшебник и Волшебница оставались единым и неделимым целым, которое чудесным куполом накрывало мой Маленький Рай, оберегая его от всего, что могло бы его разрушить.

Мама оказалась в больнице с тяжёлой травмой спустя полвека после этих событий. Оступившись и упав дома, на ровном месте, как это часто бывает у пожилых людей. Тому, кто сталкивался с такой ситуацией, объяснять ничего не нужно. Те, кто, к счастью, с такой ситуацией не знаком, может себе только вообразить, что человек становится совершенно беспомощным, лежачим больным, кричащим от дикой боли при малейшем движении. Он не может самостоятельно делать ничего, включая самые естественные для человека вещи. Надо ли объяснять, как выглядит такой больной со стороны? Ужасным выглядело всё: и отчаявшаяся мама, и обстановка вокруг лежачей больной со всеми её атрибутами. Отцу к тому моменту исполнилось уже 84 года, и ходить ему стало трудновато. Навестить маму в больнице я привозила его на машине. Видеть без слез их встречу было невозможно. Отец, склонившись над кроватью, обхватывал маму двумя руками за плечи, крепко прижимая к себе, словно боялся, что отнимут. Целуя её, как целуют только новобрачную, он шептал ей:

– Радость моя, как же я по тебе соскучился! Давай поправляйся скорей, да возвращайся домой. Дом без тебя опустел.

Все эти слова и действия адресовались глубоко пожилой, седой, женщине с осунувшимся от недуга лицом. Картину дополняло стоявшее рядом с кроватью подкладное судно, а прикроватная тумбочка была завалена лекарствами. Присутствие в палате других, не менее тяжелых пациенток и их посетителей Отца ничуть не смущало. Он их не видел. В этот миг он был наедине с любимой женщиной. С самой красивой на свете, такой, какой он её видел своим сердцем.

На обратном пути, сидя в машине, Отец, немного помолчав, произнёс:

– Знаешь, дочка, как только матери станет лучше, надо как-то найти возможность покрасить ей волосы. Тогда она ещё красивее будет. А то совсем седая стала.

Седина была единственной замеченной им переменой в облике прекраснейшей из женщин. Нужно ли что-нибудь добавлять к этому?

Этот Волшебник всю жизнь преподавал мне один из главных уроков жизни, который заключался в том, что человек любит другого не за что-то: не за «хорошесть», не за заслуги, и не за предоставленные блага и удовольствия.

Человек любит, потому, что умеет любить.

Но вернемся к рассказу о Волшебнице-Бабушке. Самыми потрясающими свойствами личности Бабушки были врождённая внутренняя культура, душевная чуткость и невероятная тяга к самообразованию. Она была прирождённым психологом, тонко чувствующим душевное состояние домочадцев, и всегда знала, как надо пообщаться с человеком, тактично выбрав момент, чтобы груз с его души упал. Даже если это был крошечный грузик на маленькой душе ребёнка. Мне всегда казалось, что это стыдно – показать слезами, что тебя что-то ранило, что тебе больно, что ты оказалась слабой и уязвимой. Мама как-то вспоминала:

– Бывало, накажут тебя за что-то, в угол поставят, а ты будешь стоять, глотая беззвучные слёзы, выражая готовность стоять хоть до темноты.

У Бабушки первой кончалось терпение: моя постановка в угол оказывалась для неё гораздо большим наказанием, чем для внучки. Поставив виновницу в угол и подождав немного, Бабушка быстро теряла терпение и выводила её за руку из «места заточения». Проникновенно заглядывая в глаза шалунье, Бабушка с чувством произносила: