Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

На холмах Грузии играет солнца луч.
Шумит Арагва, как бывало.
Здесь, на крутой тропе, среди опасных круч,
Мысль о тебе — как гул обвала.

Мы знаем счастие. Мы помним этот миг,
Когда любимой обладали.
И, полный песнями, изнемогал тростник,
И млели розы Цинандали.

Сто лет уже прошло, и тысяча пройдет,
Но пред тобой бессильно время,
И слава звонкая по следу путь найдет
До Эльбруса, до Ванкарема.

Погибельный Кавказ! Его живой красы
Ты не узнал бы в наши годы,
Счастливых этих гор не раздирают псы,
Насильники людской свободы.

Ты не услышишь вновь печальной песни той, —
Ее красавица допела.
Протяжный гул работ владеет высотой,
Жизнь молодая закипела.

Пройди мою страну всю из конца в конец.
Куда лишь может свет пробиться,
Везде отыщется горячих пуль свинец
Сразить жандармского убийцу.

Я встану, как хевсур старейший, у котла,
Чтоб в чашу первую, запенясь, потекла
Струя кипучего веселья.
И слово я скажу заздравное над ней
В честь храбрых прадедов и в честь советских дней,
О Пушкине и Руставели.

Два гения войдут в один могучий сплав,
Два мощных первенца народа,
Чтоб зазвучал напев, крылат, и величав,
И неподкупен, как свобода.

Пусть, как созвездия, горят они вдвоем
Над родиной счастливой нашей,
Мы в память Пушкина и Руставели пьем
И чокаемся звонкой чашей.

«Что же сказать мне Люде и Оле?
Как же, сынок, исцелиться от боли?
Слезы текут помимо воли…»

Плачет женщина, тихо сгорбясь,
Матерью став для всех поэтов.
Братья, поддержим бедную в скорби,—
Нас и самих возвышает это.

Мне вспоминается в детстве недавнем
День революции здесь, в Кутаиси.
Смелость была в нем,
И никогда в нем
Наши не стерлись горные выси.

Он не остался в долгу перед веком,
Каждым шагом и каждым жестом
Дрался за то, чтоб быть человеком,
Званье поэта пронес над веком.

В черных сугробах лежала Пресня,
Выла метель над путником поздним.
В сердце его возникала песня,
Слышал он гул над Кавказом грозным.

Он вспоминал светляков мерцанье,
Пар облаков в поднебесной сини,
Пену Терека, бубна бряцанье
Он вспоминал в далекой России.

Землю Багдади, шелест травы ее
Мать и сестры слезой оросили,—
Здесь узнал он счастье впервые,
Здесь узнал о славной России.

Будет в Багдади отлит искусно
Бронзовый мальчик, такой, как вначале.
Так и сказал я матери грустной,
Чтобы отвлечь гостей от печали.

Так же просто, как в долине Мухрани
Каждая травинка славит апрель,
Так же просто, как в утренней рани
В Арагви плещется и пляшет форель;

Так же просто, как ласточки кружат
Вокруг своих прошлогодних гнезд,
Так же просто, как горцам служат
Изголовьем кошницы утренних звезд;

Так же просто, как по кручам от века
Гонит овечьи гурты пастух,
Как туман скрывает вершину Казбека,
Как в Тереке луч блеснул и потух, —

Так же просто и непроизвольно,
Как песня пахаря в сельском краю,
Грузинской речью, впервые вольной,
Я нынче о родине нашей пою.

Вот комната. Солнце. Живое тепло.
Зеленое пекло в распахнутых окнах.
В еще непроветренном мире светло.
Мир плавает в матовых ватных волокнах.

Вот важная мудрая кошка в лучах.
В оранжевых отблесках книги и кресла.
Слежавшийся мир. Человечий очаг.
Опять это вылезло. Снова воскресло.

Поэт проклинал свою комнату.
Но За это ему и платили дороже.
Но сердце поэта прогоркло давно
И стало на комнату очень похоже.

Бывало, оно воевало, круша
Прогорклую кухню жилого адата.
Тут первый мятеж начинался когда-то.
Тут первое слово сказала душа.

Но корни пустили и гнезда мы свили,
Боялись, как нянек, домашних тишин.
И — словно традицию Бараташвили —
Поставили стол, и тахту, и кувшин.

И демон белесый, как гипсовый слепок,
По комнатам ходит. И колокол воет:
«Не тронь, революция, этого склепа!
Не двигай вещей! Не ломай бытовое!»

Поэты, не тратьте на опись чернил.
Изменим страну и обрушим гранит.
Но комнатный демон лицо сохранил,
И комната рухлядь свою сохранит.

Иль дайте ей визу, на запад отправьте —
К лжецам эмигрантам, к поэтам без тем.
Отправьте к изменникам собственной правде —
На запад, на запад, — и к черту затем.

Вот в комнату входят и небо и пихта,
Влетает луна вместо маленьких ламп.
Поэт! Если ты не потомок каких-то
Прапрадедов — сердце разбей пополам.

На две половинки! И выкинь одну!
Останется лучшая, верная в бое.
И комната лопнет в прожилках обоев.
И книги ей тоже объявят войну.

И время ей бросит «прощай», уходя,
И ласточек горсть, и последний звоночек
У двери, и листья, и капли дождя.
Так время с одной из жилых одиночек
Простится, на волю навек уходя.

Помогут ей ласточки, незаселенной.
Поможет ей солнце, пустой и большой.
Поэты придут из деревни зеленой
Бороться с ее постаревшей душой.

По рельсам, по степи, по знойной долине,
Не оскудевая, как свист соловья,
Летит она в свивах бесчисленных линий,
Прямая, ночная дорога моя,

Республика правды, труда и свободы!
За свистом, за степью, за цепью колес
Вот желтое небо в кусках непогоды
Орлами за мной из-за гор понеслось.

Всё мимо! Вот на поле мельницы сели,
Руками дощатыми ветер ловя.
Вот поле за полем под звон карусели
Сменяется, как ритурнель соловья.

Всё мимо! Кавказ уже кончился. Каспий
Лежит позади. Протянулись в струну
Огни за окном. Набирает их наспех
Задымленный в трубах Ростов-на-Дону.

Кто скажет, кто помнит историю боя,
Историю гордых боями годин?
Где пляшет Азова лицо голубое
И морщится рябью весенних путин?

Вот в окнах проносится старая церковь,
У поля подкошенная на краю.
И вечер. И вечер, на взморье померкнув,
Смывает осеннюю краску свою.

Большая страна, где свобода и труд
Решают, что сбудется, в будущем кроясь.
Какие бои человечество ждут —
А сколько, а сколько их было…
Но поезд