Дмитрий Кедрин - Стихотворения и поэмы

Оправив сбрую, на которой
Блестел набор из серебра,
Немчин кобылу тронул шпорой
И важно съехал со двора.
Он наблюдал враждебным взглядом,
Как просыпается Москва.
На чепраке с метлою рядом
Болталась песья голова.

Еще и пену из корыта
Никто не выплеснул пока,
И лишь одна была открыта
Дверь у «Царева кабака».
Над ней виднелся штоф в оправе
Да елок жидкие верхи.
У заведения в канаве
Валялись с ночи питухи.
И девка там валялась тоже,
Прикрыв передником лицо,
Что было в рябинах похоже
На воробьиное яйцо.
Под просветлевшими крестами
Ударили колокола,
Упряжка с лисьими хвостами
В собор боярыню везла.
Дымком куриться стали домы,
И гам послышался вдали.
И на Варварку божедомы
Уже подкидышей несли,
Купцы ругались бранью хлесткой.
Москву, попробуй, удиви!
У каменной стены кремлевской
Стояли церкви на крови.
Уже тащила сочни баба,
Из кузниц несся дальний гул.
Уже казенной песней: «Грабят!»
Был потревожен караул.
А сочней дух, и свеж и сытен,
Дразня, летел во все концы.
Орали сбитенщики: — Сбитень! —
Псалом гундосили слепцы,
Просил колодник бога ради:
— Подайте мне! Увечен аз! —
На Лобном месте из тетради
Дьячок вычитывал указ,
Уже в возке заморском тряском
Мелькнул посол среди толпы
И чередой на мостик Спасский
Прошли безместные попы.
Они кричат, полунагие,
Прихлопнув черным ногтем вшу:
— Кому отправить литургию?
Не то просфоркой закушу? —
Уже и вовсе заблестели
Церквей румяные верхи,
Уже тузить друг друга стали,
Совсем проснувшись, питухи.
А он на них, начавших драться,
На бестолочь и кутерьму
Глядел с презреньем иностранца,
Равно враждебного всему!

Он скромно шел через палаты,
Усердно ноги вытирал,
Иван с Басмановым в шахматы
В особой горенке играл.
Царь, опершись брадою длинной
На жилистые кулаки,
Уставил в доску нос орлиный
И оловянные очки.
В прихожей комнате соседней,
Как и обычно по утрам,
Ждал патриарх, чтобы к обедне
Идти с царем в господень храм.
Тому ж и дела было мало,
Что на молитву стать пора:
Зелó кормильца занимала
Сия персидская игра!

Тут, опечален и нескладен,
Надев повязку под шелом,
Вошел в палату Генрих Штаден
И государю бил челом.
Он, притворись дитятей сирым,
Промолвил: — Император мой!
Прошу тебя: позволь мне с миром
Отъехать за море, домой. —
И царь спросил: — Ты, может, болен?
— Здоров, надежа, как и встарь.
— Ты, может, службой недоволен?
— Весьма доволен, государь!
— Так что ж влечет тебя за море?
Ответствуй правду, безо лжи.
— Увы! Меня постигло горе!
— Какое горе? Расскажи.
— Противно рыцарской природе,
В своем же доме, белым днем
Вчера при всем честном народе
Я был обижен…
— Кем?
— Конем.
Царь пригляделся. Было видно,
Что под орех разделан тот!
И государь спросил ехидно:
— Так, значит, русский немца бьет?
— Бьет, государь! Опричных царских,
Готовых за тебя на смерть,
На радость прихвостней боярских
Увечит худородный смерд!

Немчин придумал ход незряшный.
Глаза Ивана стали злы:
— Замкнуть Коня в Кутафью башню,
Забить невежу в кандалы,
Дабы не дрался неприлично,
Как некий тать, засевший в яр!..
Заместо слуг моих опричных
Пущай бы лучше бил бояр!

Царь поднялся и, мельком глянув
На пешек сдвинутую рать,
Сказал: — И нынче нам, Басманов,
Игру не дали доиграть! —
Переоделся в черный бархат
И, сделав постное лицо,
С Басмановым и патриархом
Пошел на Красное крыльцо.

В тот вечер, запалив лучину,
Трудился Штаден до утра:
Писал знакомому немчину
Дружку с Посольского двора:
«Любезный герр! В известном месте
Я вам оставил кое-что…
В поход готовьте пушек двести,
Солдат примерно тысяч сто.
Коль можно больше — шлите больше…
Из шведов навербуйте рать.
Неплохо б также в чванной Польше
Отряд из ляхов подобрать.
Все это сделать надо вскоре,
Чтоб, к лету армию послав,
Ударить скопом с Бела моря
На Вологду и Ярославль…»
И, дописав (судьба превратна!),
Письмо в подполье спрятал он —
Благоразумный, аккуратный,
Предусмотрительный шпион.
А Федька Конь сбежал, прослышав
О надвигавшейся беде.
Он со двора задами вышел,
Стащил коня бог знает где,
Пихнул в суму — мужик бывалый —
Ржаного хлеба каравай,
Прибавил связку воблы вялой,
Жене промолвил: — Прощевай!
Ты долго ждать меня не будешь,
По сердцу молодца найдешь.
Коль будет лучше — позабудешь,
Коль будет хуже — вспомянешь!

Степями тянется путина [4] Путина — поездка, путешествие. ,
Рысит конек, сердечный друг,
Звенит заветная полтина,
Женой зашитая в треух,
Уже в Синоп, как турок, черен
Пробрался дерзостный мужик.
Там чайка плавает над морем
И тучка в Турцию бежит.
Вот, наконец, прилива ярость
Фелюга режет острым лбом.
Не день, не два бродяга-парус
Блуждал в тумане голубом.
И с голубым туманом споря,
В златой туман облечена,
Из недр полуденного моря
Явилась фряжская страна!

Обидно клянчить бога ради
Тому, кто жить привык трудом.
И Федька чуял зависть, глядя,
Как иноземцы строят дом.
Он и в России, до опалы,
Коль сам не приложил руки,
Любил хоть поглядеть бывало,
Как избы рубят мужики,
Как стены их растут все выше
И как потом на них верхом
Садится новенькая крыша
Ширококрылым петухом.
А тут плюгавые мужчины,
Напружив жидкие горбы,
Венеру голую тащили
На крышу каменной избы.
Была собой Венера эта
Зело смазлива и кругла,
Простоволоса и раздета,
Да, видно, больно тяжела!

И думал Конь: «Народец слабый!
Хоть тут не жизнь, а благодать, —
Таким не с каменною бабой,
А и с простой не совладать!
Помочь им, что ли, в этом деле?..»
И, засучивши рукава,
Пошел к рабочим, что галдели
И градом сыпали слова.
Он крикнул им: — Ребята! Тише! —
Силком Венеру поволок,
Один втащил ее на крышу
И там пристроил в уголок.
Коня оставили в артели:
Что стоят две таких руки!
И покатились, полетели
Его заморские деньки!

Однажды слух прошел, что ныне
Постройке сделает промер
Сам Иннокентий Барбарини,
Пизанский старый инженер.
И вот, седой и желтоносый,
Старик пронзительно глядит,
Кидает быстрые вопросы
И очень, кажется, сердит.
Свою тетрадь перелистал он —
Расчетов желтые листы:
Его постройке не хватало
Полета в небо. Высоты!
Бородку, узкую, как редька,
Худыми пальцами суча,
Он не видал, что сзади Федька
Глядит в тетрадь из-за плеча.
Чтобы понятнее сказаться,
Руками Федька сделал знак
И знаменитому пизанцу
По-русски молвил: — Слышь! Не так! —