Мария Визи - A moon gate in my wall: собрание стихотворений

Зеленый шитый кафтан
затмить действительность хочет,
и Риголетто хохочет
над болью призрачных ран.

На дне души своей ваш образ берегу.
Люблю вас, хоть в любви глубокая тоска;
и не смотреть на вас совсем — я не могу,
хоть грустно так смотреть издалека.

В углу, на ящике каком-то, в темноте,
я села вечером. Все думала о вас.
Улыбка ваша долго снилась мне,
взгляд ваших серых глаз.

Потом мне снился Бог, — высоко где-то там,
в пространстве, где едва ль Он стал бы мне внимать,
где духи высшие, где свет, где фимиам.

Как мне хотелось взгляд Его очей поймать!
— Он увидал меня. Успела я сказать,
чтоб счастья, — на земле и после, — дал Он вам.

Бог далеко. Вы — там всегда, где он.
Не знаю, где.
Бог так глубок, как водопад времен.
Но только Вас я вижу в глубине.

Бог слышит ли меня? Язык молитв могуч,
и милосердью Божью нет конца,
но между Ним и мною слишком много туч,
— Ему не видно моего лица.

Открыта для молитв Господня высота?
Бог, я зову Тебя! Внемли словам моим!
Источник всех молитв — любовь, моя мечта,
а цель их — благодать тому, кто мной любим.

Отчего ты не здесь, когда верба цветет,
распускаются почки на ивах?
Что так держит тебя, мне тебя не дает,
от твоих берегов от счастливых?

Помнишь, в пыльные дни — в желтом ветре степном,
на Страстной мы ходили к собору, —
под окошком стрельчатым с узорным стеклом
сердце с жадностью вторило хору?

Помнишь черных передников стройный рядок
и свечей чуть дрожавшее пламя
в наш Великий Четверг, как он страшно далек,
как неласково отнят годами!

Помнишь, помнишь апрель, утра свет голубой,
дни счастливой Пасхальной недели,
садик с только успевшей родиться травой
и крылечко твое — и качели?

Плачь! Тоскуй! Я утешить тебя не берусь,
плачь у пальм у своих и лимонов,
вспоминая родную далекую Русь
и напевы умолкшие звонов.

Духи гор по сопкам бродят
ночью темной,
хороводы свои заводят
ночью темной.
Спят в ложбине
дома людские,
замолчали поля пустые,
звезды блещут золотые
в небе черном.

Духи гор поползут по склонам
вниз, в долину,
песни дрогнут
печальным стоном,
вдруг застынут.
Было время, что в сопках жили
только духи подзвездной пыли,
хороводом в горах бродили,
днем и ночью.
С дальних стран
от чужих селений
враг нагрянул,
стал единым царем владений
горной сети.
Тихо-тихо и так печально
по хребтам и верхушкам дальним
духи к звездам уйдут кристальным
на рассвете.

Из дальних стран какой-то добрый случай,
какой-то дух привел тебя сюда.
Есть в мире земли ласковей и лучше,
и есть заманчивее города!

В твоих глазах так много отражалось,
в них море плещет и цветы растут.
Тебе, конечно, жалким покачалось
простое все, что ты увидел тут.

На берегах луной залитых Нила,
где ты скитался год тому назад,
о, не одна египтянка пленила
лицом и станом твой зеленый взгляд.

В салонах Вены, в улицах Парижа
ты, может быть, везде искал следы
таких, к которым сердце рвалось ближе,
и не были напрасны те труды.

(Я глаз твоих во веки не увижу,
что были холодней морской воды…)
Признайся, что не только колоколен
готических, палаццо и церквей
ты вид любил: что был мечтами болен
от тонких рук и вы гнутых бровей.
цыганок смелых или нежных фей.

Где Гималаи снегом в небо
поднялись круто, ты блуждал,
— не знаю, где ты только не был,
чего не видел и кого не знал.

И золотом без меры и без веса
ты все достал, чего ни захотел,
с базаров Анкары и Бенареса,
и весь твой дом, как сказочный, блестел.

О, ты провел чудеснейшие годы
и лучшие пути исколесил
и любовался досыта природой,
волшебнее которой не просил;

и не прошли без твоего вниманья
десятки женщин, полных обаянья,
красавиц смуглых, рыжих, белокурых,
оставивших в твоем воспоминаньи
мимозы Капри, пальмы Сингапура
и блики звезд, глядевших на свиданья.

Так для чего же к краю скуки,
где никого тебе не надо,
ты протянул случайно руки,
сверкнул аквамарином взгляда
и бросил розу в день разлуки,
отравленную каплей яда?

И не промолвив ласкового слова,
ушел искать пристанища иного,
в сокровищнице памяти, на дне,
не унося и мысли обо мне!

Знаешь, кто мы были за завесой
многих лет, в иные времена?
Я была варяжская принцесса,
ты была — монгольская княжна.

Мой отец в серебряные латы
был закован с ног до головы;
твой носился на конях крылатых
по просторам голубой травы.

Я любила сосны и утесы,
тени кораблей и моря всплеск,
голубые ленты в светлых косах
и оружья северного блеск.

А тебе — в степи твоей далекой
был милей веселый бег коней,
песнопенья томные востока
и наряды ярче и пышней.

Но в пустыне раскаленной Гоби
и в краю, где вечно стынут льды,
тихой ночью мы смотрели обе
на один и гот же луч звезды.

И, мечтая о своих героях,
мы тогда не знали, я и ты,
что столетья унесут и скроют
эти наши древние мечты

и поставят рядом нас с тобою,
сотворенных из одной земли,
чтобы мы, сведенные судьбою,
так друг дружку полюбить смогли.

Нет, я тебя уже не вспоминаю.
Не позову тебя и не приду.
Хоть дикой, темной полночью, я знаю,
Ты иногда стоишь в моем саду.
Где синие ночных деревьев тени.
Где сорная косматая трава.
Ты как-то опустился на колени,
И так без сил висела голова…
Не надо — пусть кустарник у порога
Твоей щеки не тронет острием.
Мы были, но не надо, ради Бога.
Нам больше никогда бывать вдвоем!
В июне, год назад, за океаном —
И год спустя, сегодня, здесь в саду —
Я знаю, это призрак над бурьяном…
Но если даже ты — я не приду.