Альфред Теннисон - Королевские идиллии

Где все у нас прекрасно одевались

И сладко ели. Были там служанки,

И паж, и сенешаль с оруженосцем.

У нас тогда любили забавляться

Охотой ястребиною и псовой,

Как в знатных и положено семействах.

Да и привел меня он в дом богатый.

Но вскоре свет для нас сменился тенью.

А все из-за изменника-мальчишки,

Который нас жестоко притеснял.

Но, к счастью, времена переменились!

Надень же это платье. Твоему

Оно вполне подходит положенью,

Ведь ты у нас теперь невеста принца.

Хоть признана ты первой из красавиц,

Хоть принц сказал, что нет тебя прекрасней,

Но как бы дева ни была прекрасна,

Все ж в новом платье лучше быть, чем в старом.

А то услышала б от дам придворных,

Что, обезумев, принц с собой привез

Кукушкин цвет из леса ко двору.

И ты была б осрамлена и – хуже —

Ты принца осрамила бы, кому

Мы так обязаны. Зато я знаю:

Когда мое любимое дитя

Наденет этот лучший свой наряд,

То никого не сыщут при дворе

И в королевстве, сколько б ни искали —

Как некогда с царицею Есфирью [98]

Произошло – прекраснее ее!»

Тут мать умолкла, дух переводя,

А Энид все внимала с чистым взором.

Затем, подобно утренней звезде,

Сверкающей и белой, что всплывает

Из снежного пристанища и вскоре

Спешит одеться облаком златым,

Девица наша поднялась с постели

И в дивное то платье облачилась

Под зорким оком матери своей,

Которая и боком, и спиной

К себе заставив дочку повернуться,

Сказала, что ни разу не была

И вполовину так прекрасна Энид,

Как нынче, что она подобна деве

Той, сказочной, какую Гвидион

Из лепестков цветочных сотворил,

И что она красивее, чем Флер,

Невеста Кассивелауна, та,

Из-за любви к которой римский Цезарь

В Британию пришел. «Но выгнан был.

Зато когда пришел к нам этот принц,

Его мы не прогнали, а, напротив,

Приветствовали с радостью великой.

С тобою ко двору я не поеду,

Стара я, путь же – труден и опасен.

Но Иниол поедет. Я ж, в мечтах,

Тебя, мою принцессу, видеть буду

Такою, как и ныне – в этом платье,

И самой яркою меж ярких женщин!»

Пока мать с дочкой радостно болтали,

Герейнт в высоком зале пробудился

И кликнул Энид. И когда ему

Поведал Иниол, что в это время

Мать добрая вручает дочке платье,

Вполне достойное его принцессы

Да и самой прекрасной королевы,

Сказал он: «Граф! Я вас прошу во имя

Моей любви, уговорите дочь

Без объяснений – так желаю я! —

Поехать ко двору в поблекшем платье».

И граф пошел с жестокой этой вестью,

Которая упала, точно град

На добрые и спелые колосья.

Поникнув, ничего не понимая

И матери взглянуть в глаза не смея,

Тиха стояла Энид и покорна,

Как, впрочем, и графиня. И сама

Сняла с себя подарок драгоценный,

И вновь надела старый свой наряд,

И в зал сошла. Еще никто на свете

Так счастлив не был, как Герейнт, когда

Любимую увидел в старом платье.

От взгляда острого его – так смотрит

На землепашца зяблик осторожный —

Она зарделась, опустила взор,

И он залюбовался милым ликом,

Но, тень заметив на челе графини,

Взял за руки ее и мягко молвил:

«О матушка, не гневайтесь на сына

За то, о чем он просит вашу дочь.

Когда я выезжал из Карлеона,

Сказала королева мне (как эхо

Я повторяю сладкие слова),

Какую бы я ни привез невесту,

Она ее так нарядит-украсит

На свадьбу, чтоб была как солнце дева!

Так вот, едва в разбитый этот замок

Попал я и едва во тьме увидел

Красавицу такую, я поклялся,

Что если завоюю сердце Энид,

То лишь рука прекрасной королевы

Ее, из тучи вызволив, заставит

Сиять как в небе солнце. А еще

Подумал я: подобная услуга

Им сблизиться поможет. Я хочу,

Чтобы они друг друга полюбили!

Найти ли Энид лучшую подругу?

Еще одно: приезд мой был внезапным,

Поэтому, хоть появленье Энид

На рыцарском турнире и могло бы

Служить ее любви залогом, но,

Боюсь, скорей дочерняя любовь

Или покорность пренебречь не дали

Ей вашими желаньями благими.

Иль, внешний свет мой сопоставив ложно

Со мраком замка этого, она

В своем воображенье потянулась

К Артурову двору со всем его

Опасным блеском. И подумал я —

Вот если б удалось мне вызвать в ней

Любовь ко мне такую, чтоб она

По слову одному, без объяснений,

Могла отбросить блеск, столь дорогой

Всем женщинам и новый для нее,

А потому пока еще желанный,

А ежели он не такой и новый,

То кажущийся в десять раз дороже

Из-за привычки, прерванной внезапно!

Тогда бы я почувствовал, что в силах,

Словно скала в приливы и отливы,

Упрочен верой Энид, отдохнуть.

И потому теперь я отдыхаю…

Поверьте же в пророчество мое:

Меж нами никогда не промелькнет

Тень недоверия. Прошу прощенья

У вас за эти мысли. А за просьбу

Столь странную мою я вам воздам

Сторицей в будущем – тем днем счастливым,

Когда ваше прекрасное дитя

Наденет драгоценный ваш подарок

И сядет у родного очага

С другим подарком – Божьим – на руках,

Который, может быть, уж к той поре

Вам что-то благодарно пролепечет».

Вот что промолвил рыцарь. Мать с улыбкой

Сквозь слезы дочь укутала плащом,

Поцеловала, обняла. И с тем

Пустились молодые в путь-дорогу.

Гиньевра утром трижды поднималась

На самый верх гигантской круглой башни,

С которой было, говорят, легко

Узреть холмы лесные Сомерсета

И паруса на золотистом море.

Но не на холм, не на златое море

Прекрасная глядела королева,

А на широкий луг в долине Уска,

Пока вдали не увидала их.

Тогда она спустилась вниз, к воротам,

Где с радостью девицу обняла,

Как самую любимую подругу,

Невесту принца почитая в ней, —

И разодела к свадьбе, словно солнце.

И всю неделю Карлеон гулял

После того, как преподобный Дабрик

Торжественно свершил обряд венчальный.

На прошлой Троице случилось это.

Но старое потрепанное платье

Хранила Энид, помня, как Герейнт

В нем повстречал ее и полюбил,

И как она по глупости своей

Всплакнула, платья этого стыдясь,

И как Герейнт рассказывал про свой

Приезд, и про отъезд их ко двору.

И вот теперь, когда он ей сказал:

«А ты надень наряд свой самый худший!» —

Она его достала и надела.

О, недалекий род людей несчастных! [100]

Как много среди нас таких, что сами

Куют себе извечную беду,

Считая правдой – ложь, а ложью – правду.

По миру этому, сквозь тусклый свет,

Мы ощупью бредем, пока не входим

В иной, где видим всех и всем видны [101].

Тем утром так случилось и с Герейнтом,

Когда к коням направились они,