Владимир Фирсов - ДВА СОЛНЦА

Осеннею, раздумчивой порою
Опять ко мне плывет издалека
В тиши полей,
Окрашенных зарею,
Звучание смоленского рожка.
В нем свет печали и земли тоска.

Переливай бесхитростные звуки,
Звучи, рожок, на родине моей,
Чтоб знали наши сыновья и внуки
Тревогу улетевших журавлей
И опустевших до весны полей.

Играй, рожок!
В прощальной тишине
Как в тишине закрытого музея...
Играй, рожок!
Но лучше — о весне,
О той поре, когда мы зерна сеем
И журавли —
Над родиною всею.

Но голос твой
Под стать осенним краскам,
Под стать березам,
Плачущим в ночи...
Ну, что ж, и грусть по-своему
прекрасна,
Играй, что хочешь,
Только не молчи.
Учи любить, но и грустить учи.

У грусти есть особые слова,
Особая мелодия и звуки.
Вы видели,
Как падает листва,
Как к журавлям в предчувствии
Разлуки
Березы
Обнаженно тянут руки?
Вы слышали, как шепчется река
С плывущими над нею облаками?

Все это стало музыкой рожка,
Пронизанной осенними ветрами
И почему-то
Позабытой нами.

Звучи, рожок Смоленщины моей,
Пленяй своей свободною игрою.
Храни прощальный поклик журавлей
До встречи с ними
Вешнею порою
И верь,
Что та пора не за горою.

Когда она придет путем своим,
Не смей печалью беспокоить душу,
Звени скворцом или ручьем лесным,
Я сына позову
Тебя послушать,
Чтоб не был он к природе равнодушен.

Он должен верить
В правоту реки,
Раскованной и бешено летящей,
Он должен знать,
Что живы родники,
Что жизнь пришла в безжизненные
чащи,
Что будущее наше — в настоящем.

Ну, а пока
Грусти, рожок, грусти,
Я эту грусть взволнованно приемлю.
А то, что сына нет со мной,
Прости!
Зачем ему в печали видеть землю?

Все впереди у наших сыновей:
И грусть, и радость,
И печаль, и горе...
Звучит рожок Смоленщины моей
В осеннем вечереющем просторе.
И звуку грусти зябкий ветер вторит.

У мельницы заброшенной,
Познав земной предел,
В галошах,
Редко ношенных,
Мой дедушка сидел.

Глядел, как солнце пАрило,
Как ястреба парят.
Он знал,
Что птицы парами
Гнездовья мастерят.
Что тростники качаются
От щучьего пера,
Что нынче
Не кончается,
Что было с ним вчера.

Он чуял цвет орешника,
Ольховую пыльцу.
И блики солнца вешнего
Скользили по лицу.

Над столь знакомой греблею
В сиянии лучей
Шумели ивы древние
Гнездовьями грачей.
Заброшенная мельница.
На водосбросе — мох.

А мне никак не верится,
Что дедушка
Оглох,
Что к мельнице заброшенной
Тропинка чуть жива,
Что в пыль седую
Прошлое
Истерли жернова.

Глядят,
Как небо осенью,
Туманные глаза
На солнечное озеро,
На дальние леса.

Блестят галоши новые
На худеньких ногах,
И дудочка вишневая
Покоится в руках.

Но вот запела дудочка —
Неслыханный мотив!
И приумолкла
Уточка,
И селезень
Притих.
Леса, казалось, частые
Поближе подошли,
Умолкли перед властною
Мелодией земли.

В ней слышалось
Звучание
Давно забытых слов,
В ней слышалось
Ворчание
Потертых жерновов,
Скрип колеса веселого
И пение скворца,
Крик журавлей над селами
Без края и конца.

Над молодостью Родины,
Дожившей до тепла,
Пером,
С высот уроненным,
Мелодия текла.

Я потрясен был мужеством
Глухого старика,
Творца великой музыки,
Спокойной, как река.

— Мне жить осталось чуточку
И время помирать.
Держи, — сказал он, — дудочку,
Научишься играть...

Он умер поздним вечером
Спокойно и легко.
Ушел на встречу с вечностью
Далеко, далеко.

Прошли года.
Метелицы,
Метели отмели.
Заброшенную мельницу
По бревнам разнесли.
Под стаей пролетающей
Болотная вода.
На ивах умирающих
Грачи не вьют гнезда.

Но мне весною чудятся,
Когда растет трава,
Негромкие и чуткие
Далекие слова:

— Ты не молчи, не надобно,
Молчанье ни к чему.
Пускай искрится радуга
В отеческом дому.
Ты на вишневой дудочке,
Пожалуйста, сыграй
Про селезня,
Про уточку,
Про тот грачиный грай,
Про ту пыльцу ольховую,
Про иву, что цвела,
Про дедушку —
Бетховена
Из нашего села.

В молчанье неуверенном
Мне горько сознавать,
Что дудочка
Потеряна
И некому сыграть.

Лишь глаза закрою...
В русском поле —
Под Смоленском, Псковом
И Орлом —
Факелы отчаянья и боли
Полыхают неземным теплом.

Пар идет от стонущих деревьев.
Облака обожжены вдали.
Огненным снопом
Моя деревня
Медленно уходит от земли.

От земли,
Где в неземном тумане
На кроваво-пепельных снегах,
Словно в бронзе,
Замерли славяне.
Дети.
Дети плачут на руках.

Жарко.
Жарко.
Нестерпимо жарко,
Как в бреду или в кошмарном сне.
Жарко.
Шерсть дымится на овчарках.
Жадно псы хватают пастью снег.
Плачут дети.
Женщины рыдают.
Лишь молчат угрюмо старики
И на снег неслышно оседают,
Крупные раскинув кулаки.

Сквозь огонь нечеловечьей злобы
Чуждой песни слышится мотив.
Оседают снежные сугробы,
Человечью тяжесть ощутив.
Вот и все...
И мир загробный тесен.
Там уже не плачут,
Не кричат...

Пули,
Как напев забытых песен,
До сих пор в моих ушах звучат.
До сих пор черны мои деревья.
И хотя прошло немало лет,
Нет моих ровесников в деревне.
Нет ровесниц.
И деревни нет...

Я стою один над снежным полем,
Уцелевший чудом в том огне.
Горестью непроходящей болен —
Памятью о проклятой войне.
Время, время!
Как летишь ты быстро,
Словно ливень с вечной высоты.

В Мюнхене иль в Гамбурге
Нацисты
Носят, как при Гитлере, кресты.
Говорят о будущих сраженьях
И давно
Не прячут от людей
На крестах пожаров отраженье,
Кровь невинных женщин и детей.

Для убийц все так же солнце
светит,
Так же речка в тростниках
шуршит.
У детей убийц
Родятся дети.
Ну, а детям — мир принадлежит.

Мир — с его тропинками лесными,
С тишиной и песней соловья,
С облаками белыми, сквозными,
С синью незабудок у ручья.
Им принадлежат огни заката
С ветерком, что мирно
прошуршал...

Так моим ровесникам
Когда-то
Этот самый мир принадлежал.
Им принадлежали океаны
Луговых и перелесных трав...

Спят они в могилах безымянных,
Мир цветов и радуг не познав.

Сколько их,
Убитых по программе
Ненависти к Родине моей —
Девочек,
Не ставших матерями,
Не родивших миру сыновей.

Пепелища поросли лесами.
Под Смоленском, Псковом
и Орлом
Мальчики,
Не ставшие отцами,
Четверть века спят могильным
сном.

Их могилы редко кто укажет.
Потому-то сердцу тяжело.
Никакая перепись не скажет,
Сколько русских нынче
быть могло.

Лишь глаза закрою...
В зимнем поле — Под Смоленском, Псковом
и Орлом —
Факелы отчаянья и боли
Полыхают неземным теплом.

Тает снег в печальном редколесье.
И хотя леса мои молчат,
Пули,
Как напев забытых песен,
До сих пор в моих ушах звучат.