Анна Брэдстрит - Поэзия США

Листаем далее. Пингвины в Антарктиде.
Наш телезритель ждет трансляции бейсбола.
Квебек ждет короля. Текстиль подешевел.
Хлопок подорожал. Пять человек убито.
Награды: двадцать шесть, по списку, полисменов.
Нью-Арк, День Матерей. Киноактер считает,
Что брак спасет его от всех его поклонниц.

Газета. Новости недели, дня и часа.
Когда бы мы могли все это принимать
Всерьез, я думаю, что новости такие
Внесли бы путаницу в лучшие умы,
Обезоружили бы самых энергичных,
Нарушили бы связь, и транспорт, и снабженье
И в хаос ввергнули бы всю нашу страну.

Колледж ничтожеств (и два-три джентльмена),
Тупиц (и мыслящих парней пяток),
Моднейших песенок, мудрейших строк
Не слышал ты — их слышат только стены
Солидных старых школ. Ты, несомненно,
Болото, но тобой дышал цветок:
Ты душу девушки взрастить помог,
Прекрасной, как Изольда и Елена.
Хвалю тебя, твоих деревьев сень:
Ведь все ее товарищи былые
Здесь выросли. Здесь, близ тебя, проснется
Она сейчас, встречая новый день,
И серые, нет, серо-голубые
Глаза раскроет… Сей колледж спасется.

Я поднял — подними и ты бокал
Там, за пять штатов; пью свой горький джин
Здесь, в баре, где ни женщин, ни мужчин
Знакомых, где ни сам я не бывал,
Ни ты со мной; порой заглянет в зал
Полиция; дождь, гул чужих машин,
Играет автомат, я пью один,
Бармен фальшивый локон прилизал —

Бокал, как ты велела, в шесть часов
Я поднял… Пары близостью согреты,
А нам — хоть бы помокнуть под дождем.
Ревут от страсти звери средь холмов,
Схлестнулись, вспыхнул пепел сигареты,
Взгляд серых глаз! и вот мы пьем вдвоем.

Студенты вырвались на карнавал,
Ошеломляя шутовским нарядом,
Веселым масленичным маскарадом
Праздничный город. Как он волновал
Меня, бывало: девушки на бал
Бегут, их ловят парни, тут же рядом
Пляшут, «Король» командует парадом,
Пунш пенится, гремит оркестров шквал,
Тюльпанные деревья и цветы!
Ах, карнавал, блеск, яркость, краски, звуки,
Как он манил — так что ж теперь не мил?
…Колокола звонят, зовут, но ты
Не здесь, ты не со мною, мы в разлуке.
Пост раньше масленицы наступил.

Поэт умрет, и приплетется слава
Украсить гроб его (а не чердак):
Rue Fortunée [128] Улица Фортюне (фр.). давно Rue de Balzac [129] Улица Бальзака (фр.).
A Bach-Gesellschaft [130] Баховское общество (нем.). — Бахова держава;
Смерть даст свободу мастеру и право
Стать выше человечества. Итак,
Кладите лавр на гроб, кадите в знак
Признанья, но не мудрствуйте лукаво
О днях, когда любовью лишь одной
Он жил, когда, страдая и любя,
Он знал: нет, не придет, нет, ждать напрасно,
И ждал, весь долгий день… Мастеровой
Твой и людей, жду славы и тебя
Спокойно, безнадежно, беспристрастно.

Он в славу стал входить — но что такое слава? —
желанье славы в нем давно угасло, право,
уже ничем он не был одержим,
и славой тоже, — но одной английской фирме
вдруг вздумалось его прославить в телефильме,
пусть, он сказал, раз это нужно им;
работать он любил и, говорят, умел —
очаровательные англичане
таскали камеры и свет
за Генри вслед, в кабак и снова в кабинет,
он — свой, ребята — свой: все выполняли долг,
но где ж восторг, восторга нет,

ждал славы столько лет — где ж в этой славе сладость?
От славы, он сказал, во мне тоска и слабость,
но буду продолжать свой труд по мере сил.
Суть, видимо, не в славе. Суть не в этом.
Суть в том, чтоб он, как прежде, был поэтом,
как прежде, одержимым был.

Мне снились вымершие города,
я видел Мачу-Пикчу, Кембридж (Масс.), Ангкор.
Идет ли дождь на Мачу-Пикчу, город гор,
или на Кембридж (Масс.), такой, как тут,
что мертвецы в гробах, и те, с ума сходя
при виде вызванного магами дождя,
от ужаса встают.

А дождь все шел — толпа людей живых,
все было, как у нас, как некогда у них,
толпа людей живых,
снующих взад-вперед, дерущихся рабов,
друг другу яростных врагов —
а дождь все шел.

Бейсбол и целый мир, безумный, сволочной,
чертова бездна б…ских новостей
на Генри рушатся. Что он решит?
Что будет делать он с самим собой?
уж я не говорю о бомбах Н&А,
Генри — молчит.

Генри отправится за океан,
там люди интересней, им видней
Америка, чем нам, с обычной нашей
хвастливостью: мы лучшая из стран,
Америка летит вперед, за ней
весь мир ползет по-черепашьи,

весь мир — провинция. Мир, полный тайн, —
преступность в Лондоне и спорт в Испании —
пусть пищу даст свободному уму,
пусть Генри уяснит, читая «Таймс» и «Тайм»,
своих хозяев скрытые желания.
Чернил побольше надо взять ему,

есть что сказать, хозяев — к черту, в нем —
сознанье: время за него, он прав,
душа работе предстоящей рада,
все премии получены, начнем
работать для себя, от всех сбежав,
даже от друга и жены, так надо.

Летом девятьсот восемнадцатого
Я читал «Джунгли» [131] «Джунгли» (1906) — роман Эптона Синклера, изображающий жестокую судьбу литовца, рабочего чикагских боен. , а следом
«Великолепные изыскания» [132] «Великолепные изыскания» (1915) — малоизвестный роман Г. Уэллса, доказывающий необходимость социальных реформ. . Осенью той
Умер отец, и меня забрала
Тетка к себе в Чикаго.
И я поехал на бойни
На трамвае
Вечером зимним,
В ореоле зловонья, руки в карманах,
Я по грязному снегу шагал,
По улицам грязным, глядя стыдливо
В лица людей,
Которые днем оставались дома.
Искореженные, исхудавшие лица,
Заморенные, ущемленные умы, лица
Как у престарелых
Полубезумных обитателей
Богаделен. Хищные
Лица малюток.
Когда запачканные сумерки сгущались,
Под зелеными газовыми фонарями,
Под брызжущимися пурпурными дуговыми лампами
Двигались лица людей, идущих
С работы домой, и среди них были
Оживленные недавним ударом надежды,
И были горестные и стыдливые, и были
Умные и дурашливые, а по большей части
Унылые и пустые, лишенные жизни,
Одна ослепляющая усталость, хуже,
Чем у затравленного зверя.
Кислые испарения тысячи
Ужинов — жареной картошки
И тушеной капусты — сочились на улицу, удушая.
Меня захлестывали головокружение и тошнота,
Я ощущал, как из моего страдания
Ярость чудовищная растет,
А из ярости — ясная клятва.
Сегодня зло чистоплотно
И процветает вовсю, но гнездится
Всюду оно, и не надо
Трамвая, чтоб его обнаружить,
Но это точно такое же зло.
И страданье, и ярость,
И клятвы такие же точно.