Светлана Арро - Опасный диалог

Не камаз ли
По колымской
По дороге
Не для масла
Подкалымить
Тащит ноги?

Обожжённые
Метелью
И позёмкой,
Жору Жжёнова
Метелят
Злые съёмки.

Смотрит горько.
Видит зорьку
Всю в железе.
Он не сдался,
Жив остался
В том ликбезе.

Едут сутки.
Третьи сутки.
Здесь он гнулся.
Летят утки
И два гуся —
Разогнулся.

Тёмной ночью
Холод точит,
Как мальчишку.
Эх, начальник,
Мне бы чайник
Да ружьишко.

На, земеля!
И без шуток!
Ночью тёмной
Пусть подстрелят
Пару уток,
Да не стрёмно.

Вспоминая
Разгильдяя
Вертухая,
Он охоту
У болота
Пузом знает.

Тише едут —
Дальше будут.
Остров Русский.
Пусть вовеки
Не забудут
Берег узкий.

Летом мыли
Золотишко,
Спины гнули.
Зла и холода
Излишки
Заглонули.

В этой речке
Шоферюгу
Убивали.
Мы подлюгу
К его печке
Не пускали.

Утопил он
Письма наши
В речке этой.
Не дожил он
Ни до каши,
Ни до света.

Вот он, лагерь.
Без отключки
Сердце рвётся.
Живы флаги,
И колючка
Остаётся.

Только где же
Тот барак
И рядом вышка?
Зубья реже.
Нет собак.
Ни дна, ни крышки.

Вы потише —
Вохра слышит
От актёра.
С пудом соли
Жизнь здесь в роли
Режиссёра.

На вопросы
Он сквозь зубы
Отвечает:
Вроде, взрослый,
А ни в зуб
Не понимает.

Память тонет —
Не потонет.
Рядом сопки.
Сердце воет.
Печень ноет.
Вынем стопки!

У кладбищенской стены
В карауле ели.
До конца большой войны
Месяц да неделя.

Двор фабричный, частокол
Проволоки колючей.
Встал на Майне на прикол
Катер невезучий.

Погибали здесь зазря
Русские девчонки.
В черной форме егеря
Береглись в сторонке.

Крутит бомбу нац-эксперт.
Вертится взрыватель.
Получает свой десерт
Главный поджигатель.

Рубят лес — летит щепа,
И бомбить не надо.
Красной сделалась тропа
Яблонева сада.

Двадцать шесть невинных душ.
Остовки — рабыни
В цвете яблонь, слив и груш
Гибнут на чужбине.

Через сорок долгих дней
Души отлетают.
А победа у дверей
Урожай снимает.

У кладбищенской стены
На граните список.
На исходе той войны
Сад фруктовый высох…

В платье, сотканном из плюща,
На уличном подиуме колокольня.
Ей не нужно ни модной обуви, ни плаща.
Ей не холодно и не больно.
Горделива и хороша,
Фигуряет перед прохожим.
Продувная её душа
На божественную не похожа.
Запрограммированы колокола
И гудят себе дважды в сутки.
Если бы ни двора, ни кола, —
А то целый храм берёт на закутки!
Пирамидальный бетонный лес,
Протестантская сдержанность и мера
Не примут ни мифов, ни чудес,
Ни заблуждений
И никакой химеры.
Откуда здесь взяться ереси?
Где родится пророк?
Откуда крылья вырастут для полёта?
Но плющ зелёный
Так невообразимо высок,
Но крест на башне
Тянется к самолёту!

— У вас продаётся славянский шкаф?
Но шутку парень не принял.
Таинственный вид и серьёзный нрав.
Таков букинист Владимир.

— Что ищете? Попытаюсь помочь.
И подпустил туману.
— Хочу Ходасевича на одну ночь.
— Ну, Вы Клеопатра, Светлана.

Через три дня получаю роман
Поэта о давнем поэте.
Засунут «Державин» в дальний карман.
— Восемнадцатый век в запрете?

Они разобрались в прошедших веках.
— Да, им двадцатого мало.
— Двенадцатый тоже был в Соловках.
В монашеских стыл подвалах.

— Но автор в Париже окончил век,
Оставлен тигрицей Ниной.
— Был нервный и сумрачный человек.
— Поэт, ни с кем не сравнимый!

— Согласен. Но здесь — литературовед,
Действительно, несравненный.
Даю на три ночи. Сыну привет.
Заказ на пять копий отменный.

— И снова на Осю? Тотчас передам.
На старшего Осю. По Имке .
— Счастливо!
И оба пошли по делам,
Прихваченные на фотоснимке.

Протестантские принцессы,
Православные царицы.
От лукавых политесов
Ни на миг им не укрыться.

Бедная Елизавета…
Ты прошла забытой тенью.
Тайная любовь поэта
Твой венок в глухом забвенье.

Кротко-нежная Мария…
Угасала ты, страдая,
О сопернице счастливой
Злых намёков ожидая.

Мученица Александра…
В страхе за больного сына
Заплутавшая Кассандра,
Не понявшая России.

Мне вас жаль, мои царицы.
Я вздохну о вас, царевны.
Вы — диковинные птицы
В клетке золотого плена.

В императорских покоях,
В роскоши почти восточной,
Протестантские устои
Унесло водой проточной,

Невской, шёлковой, балтийской
Под бушпритами штандартов.
Новой сутью византийской
Наполнялась жизни карта.

Настоящие принцессы,
Легендарные царицы…
Рауты, балы, эксцессы.
Век прошёл. А суд всё длится…

Отдыхают глаза на параболе чистой залива.
Красота здесь чрезмерна. Утешает простая олива,
Что склоняется скромно, вездесуща, тиха, как берёза,
И плакуча, как та, и роняет зелёные слёзы.
Всё же юг не по мне. Он наряден, параден, разряжен,
Театрален, роскошен и преувеличен он даже.
Великанные пальмы раскинули веер продажи
И стоят величавее, чем модели в Пассаже.
Магазин открывается. Пальмы повесили ценник,
Сколько стоит их шелест, их стать или будущий веник.
Мне милее поля и леса среднерусской равнины,
Рощи, полные ягод, и простые грибные корзины,
Что несёшь еле-еле, прикрывая ветвями рябины.
И во сне повторяются милые эти картины:
Подосиновик, белый, рыжик, грузди и грозди калины,
Полумрак, трепетание тени и света, и запахи леса.
И заблудишься вдруг, и закружит проделками беса.
Но таинственным образом всё же находишь тропинку
И, предчувствуя радость домашних, ты тащишь корзинку…
Отдыхают глаза на параболе чистой залива.
Но душа неспокойна. И на дне её — дивное диво:
Берег речки, заросший сплошным тростником и осокой,
Ситец русского неба над колокольней высокой…