Лариса Зубакова - Красные виноградники

Красные, как красное вино.
Кровь, текущая в жилах Прованса, —
в плоть лозы.
Всем-то злосчастьям твоим виной —
красные-красные арльские виноградники.

Сбора винограда красный сезон.
В солнечном расплаве пылает давильня.
И почему провансалец Сезанн
красных осенних дней сбора винограда
не увидел?

На равнинах, со склонов холмов
красные-красные виноградники
исступлённо кричали.

Или нет.
Виноградники – красные волхвы
серый холст твой усеяли красными дарами.

Погрузи в дары волхвов усталое лицо
своё
и, измученный, склонись
над солнечным стаканом
красных, как красное вино,
красных-красных арльских виноградников.

Круговорот событий и времён;
круговорот безвременья и боли.
Как быть? как быть? —
с ума сойти уж, что ли,
чтобы не помнить близких мне имён?
Как быть? Как всё забыть?

Я не хочу попасть в круговорот;
я не хочу заплакать от бессилья!
но тихий берег сладостно-далёк.
а жизнь – за поворотом поворот,
и чтобы прямо – надобно усилье.
И тихой пристани не брезжит огонёк.

Забыв о прошлом, прожитом, былом,
приятно погрузить ладони в волны счастья.
Пусть боль о прошлом рвёт тебя на части,
приятно погрузить ладони в волны счастья,
забыв о прошлом, прожитом, былом.

Пускай душа твоя горит огнём,
её остудят медленные воды
спокойным мудрым холодом свободы.
Её остудят медленные воды —
пускай душа твоя горит огнём!

Куда спешить? Твой дом в глуши Европы.
Слуга растопит к вечеру камин,
и на столе искусственные розы
не вянут много дней и будят сплин.

Ты прочитал о том в старинной книге,
что розы схожи с девами в краях,
где блещет солнце, а не свищут вьюги
и ветер гонит пыль, как паруса.

Аравия… Там есть одна долина,
когда идти всё прямо на восток,
где розы те… Увы! слабеют силы,
и путь для ног измученных далёк.

Дойти, дойти во что бы то ни стало!
Твой путь всё дальше – прямо на восток
(о, как измучили песок и жажда!)
увидеть этот сказочный цветок.

А ноги непривычные устали,
растёрты в кровь и ноют на ходу;
и тело белизны необычайной
побронзовело на таком ветру.

Плыла дорога.
О, эта дорога
в Рим.
Сдаётся,
тогда-то и встретил я Бога.
Иль это был пилигрим?

Он был немолод.
В руке его посох.
Собою с лица некрасив.
Над головой
сквозь густую проседь
нимб золотистый едва светил.

Одежды простые;
ноги босые, —
да, Бог или пилигрим.
Я был обессилен,
и я возопил к нему:
– Скажи, стоит мук этих Рим?

Не сразу ответил —
о, я приметил,
что речь его неспроста.
– Есть много путей, —
так он мне ответил. —
Но эта дорога одна.

Вдоль шумных базаров юга
по пыльным степным дорогам
ведут меня верные слуги —
усталые стёртые ноги.

Глаза застилает солнце;
колючие стелются травы —
мой путь всё дальше и дальше…
И где-то я, верно, устану.

В иссохшие травы лягу
и солнечный звон услышу —
умру. Как допью из фляги.
Как дочитаю книгу.

Великую книгу Судеб
из маленьких хрупких жизней.
Всевышний всё взвесит. Рассудит
изменчивый ход событий.

Олив придорожных тени
солнце сожжёт.
Ландшафт скупой и унылый
шагай вперёд!

Пока что солнце не село
в дорожную пыль
и отсвет луны остылой
не озарил

путь, каменист и труден, —
вперёд, вперёд.
– Куда ты шагаешь, странник?
– Вперёд.

– Удачи тебе, о странник.
Взошла звезда,
и тоньше лебяжьего пуха
плывут облака.

О юности магический кристалл!
Сквозь переливы радужных видений
проходят вереницей скорбной тени
тех дел, что ты в удел себе избрал.

О юность! только ты была права.
Презренье к злату, неустройство быта, —
и это всё в порыв единый слито.
И падает на плаху голова.