Николай Калиниченко - Когда он шагнёт…

Легла божественная Нут
Над землями Кемет.
Живот и бедра, дивный спуд
В мерцании планет.

Изогнут ночи тонкий стан,
И рот полуоткрыт,
Волос чернильный океан
Коснулся пирамид.

Внизу струится древний Нил,
Тростник во тьме растет,
И видит сон, уткнувшись в ил,
Могучий бегемот.

Рамзес выходит на балкон
Без стражи и венца.
Горит угрюмый Орион
Над крышами дворца.

Его огни, как тайный знак,
Тому, кто посвящен.
Вздыхает призрачный Карнак,
И видит фараон,

Как на темнеющей волне
Танцующих стрекоз
Плывет к балкону весь в огне
Корабль забытых грез.

От палисандровых бортов,
От носа до кормы,
Он полон заповедных снов,
Смущающих умы.

Поддержит лишь на краткий миг
Балкона парапет
Стопу владыки всех владык,
Идущего на свет.

Рамзес займет высокий трон,
Отдаст приказ гребцам,
И устремится фараон
К мерцающим мирам.

А во дворце великий стон
И плач, и скорбный крик.
Ушел навеки фараон,
Властительный старик.

Тщедушный, маленький седой,
Оставленный ковчег,
Забытый храм, сосуд пустой,
Обычный человек.

Душа, приемля путь отцов,
Прольется из глазниц.
И станут тени черных псов,
И тени мудрых птиц.

Апоп недвижен, путь отверз,
К великому судье
Плывет властительный Рамзес
В сияющей ладье.

Но что случилось? Бог смущен,
С весами не спешит.
Ужель великий фараон
Имеет две души?

Одна – послушно предстоит,
Покорная земле.
Другая – в космосе летит
На звездном корабле?

В смятении древний пантеон,
И знает лишь ответ
Один лишь мрачный Орион,
Но он не скажет: «Нет».

И будет ночь являться в срок,
Сменяя свет дневной.
Струятся годы, как песок
В клепсидре мировой.

Забыты боги Та Кемет
И древний их закон,
Но как и прежде дарит свет
Созвездье Орион.

И, споря с вечной темнотой,
По венам звездных рек
Плывет беспечный и святой
Обычный человек.

Жаркая полночь короткого лета.
На полуслове оборвана песня.
– Милый! Во сне я видала ракету!
Яркую точку в бархатной бездне.

– Полно любимая. Спи до рассвета.
Это лишь морок, бесплотный и стылый.
Надо же слово какое: «ракета»!
Ты фантазёрка, прекрасная Илла!

– Милый, я знаю от синей планеты,
Дома далеких неведомых братьев,
Голубоглазый хозяин ракеты
Явится скоро, раскроет объятья.

– Пусть твоих снов не тревожат, родная,
Сказки пустые о синей планете.
Нет ничего кроме нашего края,
А в пустоте только звёзды и ветер.

Слушай, а может ты просто устала?
Хочешь – я кликну крылатую стражу?
Мы полетим над широким каналом
В город фонтанов и радужных башен!

– Нет, я останусь. Лети, если хочешь.
Сон от усталости лучше излечит.
Так коротки марсианские ночи,
Утро сулит небывалую встречу.

– Хватит! Довольно! Я знать не желаю
Глупых фантазий и снов бесконечных!
Слышишь? Я строго тебе запрещаю
Помнить слова небывалых наречий!

– Как мне забыть эти синие очи,
Черные волосы, крепкие руки?
Он приземлится этой же ночью
Там за каналом, в долине на юге.

– Больше я это слушать не стану!
Нынче же утром закончатся сказки! —
Вспыхнул в мерцающем свете фонтана
Отблеск железной охотничьей маски.

В чашу янтарную падают слёзы,
Мертвое море безмолвно и голо.
Слушает Илла, как гулко и грозно
В роще гудят марсианские пчёлы.

Крыши вышиты бисером.
А облака в небесах!
Словно бы, кто-то выстирал
Белые паруса!

Новой весной пронизанный,
Снег отряхнуть спешит,
Город шуршит карнизами,
Шпилями шевелит.

Улицы лицами полнятся,
И в ожиданье тепла
Гроздьями солнц клонятся
Спелые купола.

Бронзовый гений площади,
Старый насест голубей.
Он улыбается лошади,
Кляче литой своей.

Так в океане беспечности
Вся рукотворная твердь
Тихо смеется вечности,
Имя которой – жизнь.

Прижав плечом свой сотовый к щеке,
Она ему твердит о чепухе,
О том, что глупо ездить на метро,
О том, что это мелко и старо,
Что ничего прекрасней в мире нет,
Чем красный БМВ-кабриолет.
Красива, обаятельна, нежна
Конечно, стоит лучшего она,
Чем в свете электрических лампад
Спешить на невеселый променад
И по тоннелям в обществе терпил
Лететь во тьму без смысла и без сил.
А он молчит, он знает глупость слов,
Сик транзит, детка, просто мир таков,
И прячет шепот плюшевой вины
В шуршанье телефонной тишины.
И платиновый локон улучив,
Подземный воздух, как морской прилив,
Качает на невидимой волне
Ее мечты о резвом скакуне.

У худых стариков заострившиеся носы,
Ноздри огромные, как раструбы пылесосов.
У худых стариков лохматые злые псы
И вонючие, дешевые папиросы.

В их квартирах накурено и как-то всегда
темно,
Тени прожитой жизни, привкус
валокордина,
Черно-белые фото, повенчанные стеной,
Неопрятные книги, нестираные гардины.

Им в дождливые ночи суставов немой
протест:
Сколько можно уже дуть на воду, дышать
на ладан
И, вздыхая, тащить эстафетный тяжелый
крест,
Верить в первый канал и в мае смотреть
парады.

Их не любят родные за резкость и буйный
нрав,
За нелепую веру в законы фамильной
чести.
Все открытки и письма, рецепты
целебных трав,
Смесь сыновнего долга и грубой,
натужной лести.

Но прямая спина не согнется под гнетом
лет,
Точно древние башни на фоне панельных
зданий
Сберегают они мягкий, лампадный свет
Пережитого счастья в оправе
воспоминаний.

Не измерить Вселенной неровной
линейкой строк,
Пропади они вовсе, и может быть станет
лучше,
Но хранит отчего-то рассеянный добрый
Бог
Их скрипучие, отдышливые души.

У праздников нетвердый шаг по зимним
улицам вечерним,
Где у патрициев и черни – одна душа.

Мерцает лунное перо, касаясь уличных
прохожих,
Меняя шерсть, атлас и кожу – на серебро.