Николай Глазков - Избранное

Припоминаю. Был я молод.
И недостаточно смышлен:
Изобрести хотел умометр,
Который был изобретен.

Я думал про несовершенный
Прибор для измеренья дум,
А телефон обыкновенный
Прекрасно измеряет ум!..

Многоречивость не похвальна,
И, очевидно, потому
Обратно пропорциональны
Минуты болтовни
Уму!

Он то и дело гонит бревна,
Их многотонно перебрав,
Остервенело и любовно
Осуществляет лесосплав.

Он со времен палеолита
Бежит по этим скалам вскачь,
Неистовый и знаменитый
Волшебный водопад Кивач.

Так, низвергаясь ошалело,
Он по душевной простоте
Наполовину служит делу,
Наполовину — красоте.

Так и поэт, который смело
Своей доверился мечте,
Наполовину служит делу,
Наполовину — красоте.

Так и поэт, веселый автор,
Слова чеканя и граня,
Творит свои стихи для завтра
И для сегодняшнего дня.

Я не вижу в этом суеверья,
В том, что есть священные деревья,
В том, что окружают их оградами,
В том, что награждают их наградами:
Лоскуточком, разноцветной лентой
Иль разменной медною монетой.

Я не вижу в этом суеверья, —
Хороши священные деревья:
Отличаются завидным ростом,
Атлетическим телосложеньем,
Красотою или благородством
И лица необщим выраженьем.

Очень хорошо, что их не рубят,
Очень хорошо, что их не губят,
Потому что уважают, любят,
Украшают, всячески голубят.

Я не вижу в этом суеверья,
В том, что есть священные деревья,
Так священны дивная природа
И святая собственность народа!

Ландыши — фарфоровые чашечки —
Хороши в лесу,
Где поют приветливые пташечки,
Пчелы пьют росу.

Веет ароматами от ландышей
В зной перед грозой,
И гордятся ландыши взаправдашней
Красотой лесной.

Ну, а ежели поставить в вазочку
Ландышей букет,
На ночь вам они лесную сказочку
Не расскажут, нет!

А когда вольется пробуждение
В утренний прибой,
Вы почувствуете от растения
Головную боль.

Словно накануне вы какого-то
Выпили ерша…

Любит лес дремучий, а не комнату
Ландыша душа!

Олёкма — чистота прозрачных вод,
Где рыбка завсегда плывет, живет.

Олёкма — высота таежных скал,
На водопой сюда изюбр скакал.

Олёкма — плес и резвая струя,
Сто тридцать верст — ни одного жилья.

Олёкма. Вот раздолье рыбакам,
Таким, как Петр, Егор и Африкан.

Им надо сеть тянуть, а я могу
Разжечь костер на сонном берегу.

Собрал я сор, бересту и плавник —
Взыграл костер, велик и огнелик.

Костер, светлей гори и полыхай, —
Кипит в ведре рыбацкая уха.

Знаток ухи, хлебать ее берусь:
В ней с привкусом тайги Олёкмы вкус!

Пришло извещенье о смерти,
=о смерти,
=о смерти,
Не верьте, сначала проверьте,
=проверьте,
=проверьте!

Известие это не т о , нет,
==не то, нет,
==не то, нет!
Морская пехота не тонет,
=не тонет,
=не тонет!

Пропал твой товарищ.
Ты знаешь!
Скорбишь и страдаешь.
А может быть, зря унываешь?
А может быть, жив твой товарищ?

Печальное слово не то, нет,
==не то, нет,
==не то, нет!
Морская пехота не тонет,
=не тонет,
=не тонет!

Погиб твой любимый,
любимый,
любимый,
Для счастья необходимый.
А может быть, слух это мнимый?

А может, все это не то, нет:
Любимого не хоронят!..
Морская пехота не тонет,
=не тонет,
=не тонет!

Печальной будет эта песня
О том, как птицы прилетали,
А в них охотники стреляли
И убивали птиц небесных.

А птицы падали на землю
И умирали в час печали,
А в них охотники стреляли
Для развлеченья и веселья.

А птицы знали-понимали,
Что означает каждый выстрел,
Но неизменно прилетали
К родной тайге у речки быстрой.

И не могли не возвратиться
К родимой северной округе,
И песню горестной разлуки
Весной веселой пели птицы.

А в них охотники стреляли
И попадали в птиц, не целясь.
И песню скорби и печали
Весной веселой птицы пели.

За добротой побрел в леса,
Туда, где благодушны воды,
Радушны лиственные своды,
Разумны птичьи голоса.

Хранила доброта свой след
На всех деревьях, листьях, травах,
На ручейковых переправах
И на легендах давних лет.

Не для тщеславной чепухи,
Не ради позы или жеста
Она должна войти в стихи
И сообщить им совершенство!

Стоит студеная зима,
Снежинки крутит буйный ветер,
А солнечная Хохлома
Напоминает нам о лете.
Грустят деревья и дома,
Невесел минусовый градус,
Но сохраняет Хохлома
В рюмашках, в ложках, в плошках
Радость!

Ладья. Цветущий хвост — корма,
Нос — петушиная головка.
Плывет по лету Хохлома,
Расписанная очень ловко.

Бочонок солнечен весьма,
На нем цветы и земляника —
Семеновская Хохлома
Вся золотисто-краснолика.

В тарелочках — не полутьма,
Не сумрак в вазах и солонках, —
Напоминает Хохлома
Родную, милую сторонку,
Где рощи словно терема,
Где резвый Керженец струится…

Как солнце в небе, Хохлома
Ясна, чиста и круглолица!

У нас так любят переименовывать
Скоропостижно и неосторожно…
Но старое название от нового
Здесь отличить, пожалуй, невозможно…

Святые горы — Пушкинские горы!..
Холмы, равнины, и леса густые,
И голубая Сороть, и озера,
Коль Пушкинские, то вдвойне Святые!

Пушкин, как никто, умел смеяться,
Обличать, скорбеть и ликовать.
Пушкин права не имел стреляться:
Собственною жизнью рисковать!

У поэта правды и свободы
Каждая волшебная строка
Для него звучала только годы,
А для нас она звучит века!