Валерий Шувалов - Оставаться человеком

Наверно, все – условно…
Не знаю я порой,
за провод оголенный
берусь иль за перо.
Как в фокусе эпохи,
куда-то вдаль маня,
как будто ток высокий
проходит сквозь меня,
как будто сдвиг по фазе,
когда с мечтой на «ты», —
и это – как оазис
в пустыне суеты!

Божественна картина мира!..
Как переливы соловья —
она всегда неповторима,
у всех и каждого – своя.
Как увлекательное чтиво,
всегда безумных тайн полна,
во многом – противоречива
и тем… заманчивей она!

Люблю зимой неторопливо
(а почему бы, право, нет?)
порассуждать за кружкой пива
на политический предмет!
Начать, как водится, с Адама,
посетовав на злой мороз,
ну а потом предельно прямо
повольнодумствовать всерьез
о том – о сем, без тени страха,
не ведая дороги в ад,
как в погребке Ауэрбаха
четыре сотни лет назад…

Каждый век неповторим,
совпадений мало:
был когда-то Древний Рим —
и его не стало…
И пускай кому-то мил
Сталин или Берия,
кто бы что ни говорил, —
рушатся империи!

В потоке и мельканье дней —
вчера, сегодня, завтра —
стих – это встреча двух людей:
читателя и автора.
И он – всегда благая весть,
что чуткий разум будит…
Ведь стих – не только то, что есть,
но также то, что будет!

Я давно уже не спорю
и дискуссий не веду, —
может быть, себе на горе
или даже на беду.
Спорить можно долго, кстати,
и почти до хрипоты
с теми, кто тебе приятен,
с кем давно уже на «ты».
Можно с дамой сердца, скажем,
спорить – почему бы нет? —
и, проигрывая даже,
улыбаться ей в ответ.
Но с противником надменным,
источающим лишь яд,
что по каплям льется в вены,
не вступаю в споры я!

Пусть голос мой не слышен —
скажу я без прикрас:
стихи – те, что мы пишем,
мудрей и лучше нас!
Я б их сравнил с богиней
во всей ее красе…
А в жизни мы – другие,
такие же, как все.

Нет, серьезно, вот послушай:
я бы сделал все, что мог,
чтобы стих врезался в душу,
словно ключ в дверной замок, —
без усилий и без хруста,
чтоб будил живую мысль
и, тревожа наши чувства,
за собою звал бы ввысь!..

Я не мог предположить
(и скрывать не стоит!),
что в суровой драме «жизнь»
может быть такое!
Но я знаю, что теперь
на отрезках суши
там, за тридевять земель, —
родственные души.

Закрыв плотнее двери,
«нацарствовавшись всласть»,
пигмей всерьез поверил,
что счастье – это власть.
И вот, забыв о чести
мундира и лица,
решил он быть с ней вместе
до самого конца!..

Порывы их стремительны и странны —
как воздух: не надышишься им всласть.
Что общего у Вронского и Анны? —
Одна всепоглощающая страсть!
В нее, забыв почти про все на свете,
ныряли они оба с головой, —
их связывали только эти сети,
а больше – ровным счетом ничего!
Мне скажут: «Но и это ведь немало…»
Согласен, высока ее цена,
и все же было ясно нам сначала:
их страсть на неуспех обречена!

Необузданные строки,
словно птицы, рвутся ввысь:
в них таинственно и строго
закодирована мысль.
Не бывает строк случайных —
вам ручаюсь головой:
каждый стих – немного тайна
и – немного волшебство!

Путь познания не сладок
и не легок, как всегда:
что-то выпадет в осадок
иль исчезнет навсегда,
ну а что-то сохранится,
может, даже на века:
чьи-то образы и лица —
иль удачная строка…

Не ищи в чистом поле Пегаса.
Не помогут тебе никогда
ни ковбойская шляпа, ни лассо,
ни сноровка твоя, ни узда.
Ведь тот конь вдохновенья и грусти
видит, чувствует все наперед:
он кого-то к себе не подпустит,
а к кому-то и сам подойдет…

Я знаю, что мысль эта вроде
для всех нас отнюдь не нова:
в поэзии, так же как в прозе,
казалось бы, те же слова.
Но все же замечу я снова,
и то и другое любя:
в поэзии – каждое слово —
на голову выше себя!

С какой ни посмотришь ты точки,
увидишь: тогда и теперь
поэты – всегда одиночки,
и им неуютно в толпе.
Читая их, ты, безусловно,
почувствуешь свет и тепло…
Но время больших стадионов
теперь безвозвратно ушло!

Если бы я был Декартом,
то – ни на кого не зол —
я бы выложил все карты
на сукном покрытый стол
и (пусть даже и впустую),
заглушая брань и шум,
я б сказал, что существую,
потому что я пишу!..

Пьем жизни горькое вино…
Я не пойму, что это значит:
сегодня – говорить одно,
а завтра – поступать иначе?!
И возмущается нутро,
взрываясь, как на поле минном…
Какой же смысл любить Пьеро,
а спать в обнимку с Арлекином?..

Из рук вон плохая привычка
(психолог сказал бы: синдром) —
не думая и самолично
откладывать все на «потом»,
нечаянно или нарочно
растягивать времени нить,
забыв, вероятно, о том, что
«потом» может просто не быть…

От читателей не скрою
(да и тайны в этом нет):
я люблю моих героев,
сколько б ни было им лет;
мне близка их жизнь шальная
ночью и при свете дня…
Одного лишь я не знаю:
любят ли они меня?..

Звучат тревожно-гулко