Иза Фраймович - Поэзия моей мамы и мои мин(д)иатюры и переводы

Там две соседки ещё проживали.
Все в одной комнате мы зимовали.

Ох и тяжёлой была та зима.
От голода грызла подушки, рвал а .

Но нет ужасней, не бывает больней,
Чем видеть больных и голодных детей.

Мальчик двухлетний, соседкин сынок,
От голодухи совсем изнемог.
Когда же из хр я пы я суп приносила,
Мать ему больше оставить просила.
Ел жадно и быстро, косился на мать,
Чтобы успеть у матери взять.
Он так ещё мал был и стар был лицом.
И не знаком с героем отцом!
Его не отец, а страх, голод растили.
В нём чувства ещё первобытными были.

Проклятый фашизм, разве можно забыть?!
Жизнь человека во что превратить!

А мальчики те, что в хлебных стояли
И слабо прикрытый довесок хватали?
В рот запихнут и жуют, и жуют.
И пусть их голодные люди убьют.
Им всё равно, не до обид.
А взрослые злятся, а сердце болит.
Каждый своих голодных имеет.
Да и от голода чувства тупеют.

Таков был внешний вид Ленинграда,
Когда город любимый сдавила блокада.

Но эти голодные люди трудились.
Их головы перед врагом не склонились.

На заготовки в лес и я направлялась,
Хотя на ногах уж неважно держалась.
Ночью, тихонько, нас в катер грузили,
По Ладоге группами перевозили.
На той стороне нас машины встречали
И прямо на пасеку нас отправляли.

Первое время со страхом смотрела.
Сил не хватало, пилить не умела.
Старалась отчаянно, отчаянно билась,
Но мастером леса я не родилась.
К тому ж постоянно голодной была.
Порядком меня измотала война.
Девчата со мною пилить не хотели
И как-то со злостью даже глядели.
Ужасно страдала от этого я,
Но сделать с собой ничего не могла.

А время прошло, и я научилась.
Мне легче не стало, но я страшно
крепилась.
Я пр о была года там полтора.

Работала брак ё ром, потом – в мастера.

Вернулась домой уже в сорок пятом
С измученным телом и сердцем
помятым.

В норму я долго войти не могла.
И долго ещё я голодной была.
Столь длительный голод с ума чуть не свёл.
Нормальный меня б сумасшедшею счёл,
Когда б мои мысли он мог прочитать.
За хлеба кусок жизнь могла бы отдать,
Только не совесть, не мой Ленинград.
На это не хватит и двести блокад.
Такое и в голову не приходило.

Жизнь моя просто была мне не м и ла.
Я даже завидовать н а чала тем,
Что продавали любовь свою всем.
Они белый хлеб даже с маслом едали.
Такие ж, как я, только знали страдали.
Порой ненавистна себе я была:
Другие могли, а я не могла.

Ох, сколько мучений война принесла.
Будь проклято слово даже «война».

Теперь тем подонкам «за давностью лет»?
Но тех, что погибли, всё-таки нет.

Верните детей матерям, что рыдают.
Мужей жёнам верните, что их ожидают.
Детям верните отцов, матерей.
Ноги и руки на место пришейте.

Возможно ли сделать такое? Нет?
Какого же чёрта: «…за давностью лет»?

Сколько бы лет с тех пор ни прошло,
Миру известно это давно:
Дело не в том, что нужно отмщенье,
А в том, что такое нельзя простить
преступленье.

На Подьяческой улице, дом девятнадцать,