Фердинанд Фингер - Просто жизнь

Но историческая Родина мою семью к себе не приняла.
За то, что в Первую отец, немецкий офицер, сгнивал в окопах.
Ведь по немецким всем законам – немец я,
Чиновникам на все плевать, сидят на толстых жопах.

Приходится крутиться между двух огней,
По левой больно бьют за то, что я еврей,
По правой больно бьют за то, что немец,
А может, папуасом лучше стать мне поскорей?

Закончился сезон – закончилась работа,
По-итальянски запросто болтать могли.
И уезжать из рая в Рим – такая неохота,
Иисусе, Ягве, Будда – ну, пожалуйста, нам помоги!

Прощай, любимая, о Иския родная!
И вскоре в древний римский порт приехала семья,
И мы почти что год в транзите застревая,
Должны решить, куда поедем мы, друзья.

Потоки русских беженцев, Ладисполи переполняя,
Всем итальянцам сделали квадратные глаза.
За пару месяцев в квартирах итальянских проживая,
С их полным содержимым исчезали навсегда.

А в этих вот квартирах со времен Нерона
Такая накопилась вся в Антике красота.
Какие люстры там, ковры, картины, мебель,
И все нередко с тем потоком исчезало навсегда.

Италия, как полный кубок, до краев культурой налита.
Послушай, слева там звучит сонет Петрарки.
Скульптура Микельанджело вся солнцем залита,
В Венеции соборов купола блестят на площади Сан-Марко.

Там Данте Алигьери вдруг затеял с Леонардо спор,
Ведь много у великих тем для разговора.
Быть может, речь идет о ботичеллевской «Весне»,
А может, обсуждают в тот момент «Декамерона».

А в основном все итальянцы, как большие дети,
Им в первое свое знакомство просто поиграть,
А в гости пригласить и накормить – здесь нет дилеммы,
И можно о тебе назавтра забывать.

Важней всего на свете итальянцем ставится семья,
На месте на втором, важнейшем, мы еду оставим,
На сотом месте остальное – также и друзья,
А модную одежду мы на третье место обязательно поставим.

Жене наш итальянский привлекательный мужик
Изменит, походя, разочков полтораста,
Но бросить женушку и в мыслях не привык,
Да и она при этом чувствует себя прекрасно.

А в общем вся страна живет на старом багаже.
Туристы стаями вороньими все города заполоняют,
И зданья римские стоят, запущенные в черноте,
И римляне на них внимания не обращают.

Есть странная, подмеченная мной черта:
Они на улице весь мусор вкруг себя бросают,
А в доме итальянском поразительная чистота,
Снаружи – грязная помойка, а они не замечают.

За вещь ты сразу итальянцу избегай платить.
Что ты ему отдал, назад уж не вернется,
А если купленную вещь захочешь возвратить,
Тебе большим скандалом это обернется.

«А кто твой друг, и я скажу кто ты»!
И, несмотря на нелицеприятность,
Италия десятки лет – мой лучший друг,
Пришедшая с небес – прекрасная невероятность.

Ну, что мне до того, что мусорят везде,
Ну, что мне до того, что денежки не отдают обратно,
Улыбки, комплименты делают везде и всем,
Здесь ты свободен, и душе здесь жить приятно.

Во многих странах, где я побывал,
Натянутость улыбок, холодность повсюду,
Особенно у шведов очевидностью видна,
И эту очевидность никогда я не забуду.

У итальянцев сущность их бежит от темноты,
Растением, придавленным из-под асфальта,
Душа их радостна, для них цветут цветы,
Как будто Каллас голоса контральто.

Прощай, прощай, Италия, до будущей весны!
Мы обязательно к тебе опять приедем,
А если вдруг ты нас цепями прикуешь,
Мы вообще согласны, мы отсюда не уедем.

А по субботам рынок под названием «Американо» посещали,
Вот здесь при виде соплеменников накатывала немота,
Доценты, воры, инженеры верх тут взяли,
Казалось, оккупировали все прилавки навсегда.

Весь итальянский говор стал ненужным и немым,
Звучал родной любимый мат, как на вокзале,
Там в синих и зеленых баночках и черная, и красная икра,
Там лифчики, презервативы, простыни горами – где достали?

На шеях хомуты из крупных полированных кораллов,
Им в двадцать первом веке не было б цены,
Виднелись тут и там рога маралов,
Как «в финской бане лыжи», так они в Италии нужны.

Но почему не торговал я, как и все?
А потому, что из Москвы вещей не присылали,
Поэтому все продавцы завидовали мне,
И почему я покупал у них икру, они не понимали.

В транзите от продаж им небольшие денежки текли,
И жен своих и сыновей они не баловали,
В отличье от меня, тех денег в тратторию не несли,
На траттории, рестораны денег не давали.

Наверно, думали, что будущую жизнь спасут они,
Спасет несчастная копейка – это капли,
Ну, понимаю, тысячи, быть может, помогли б,
А сотни эти жалкие спасут навряд ли.

С тех пор уж тридцать лет прошло,
Ладинсполи случайно вновь мы посетили,
Но маклерские долларов обмен и воровство
Ладиспольцы и до сих пор не позабыли.

Бывало, из Америки к нам приезжали чуваки.
Пораньше нас из матушки России умотали.
На фотках в девственной и сексуальной ломоте
Их трепаные жены на капотах кадиллачьих возлегали.

И кадиллаков вид подействовал на нас,
Ведь раньше я не мог купить руля от «Волги»,
На две шестьсот купили мы тряпье,
Чтобы в Нью-Йорке избежать кривые толки.

Америка сидела плотно в наших головах,
Картинками сороковых времен блестящих.
Какие боа, женщины, а смокинги, а рандеву!
Какие мундштуки во рту у дам курящих.

Приемы, мюзиклы, Армстронг и Нат-Кинг-Кол,
Я был уверен, заработаю на все на это.
Приехал, прослезился, понял, дурачок.
Что все мои мечты уплыли в Лету.

В огромном «Боинге» летели чуваки,
Прекрасно овладевшие англо-саксонской речью,
Примерно так же, как китайский мандарин
Владел старославянским и древнейшей
клинописью междуречья.

Пилоты «Боинга» должны нам кланяться, но до земли,
За то, что самолет наш не был перегружен,
Во-первых, потому, что груза языка мы не везли,
А во-вторых, и груза денег – нам он был не нужен.

Ну вот, пересекли за девять часиков мы океан,
И Статуя свободы вдруг отбросила свой факел,
Свободными руками обняла нас вдруг,
От страха неизвестности, потерянности я заплакал.