Юрий Енцов - Разговор с ангелами

Мой кереметь, мой бог, мой идол.
Я в вас играл, когда мои друзья
друг в дружку весело из-за кустов стреляли
и попадали,
после – оживали,
друг друга на тропинках догоняли,
и снова в игры вечные играли,
еще не ведая, что можно проиграть.
А у меня была моя икона —
хороший парень, живший так давно,
давным-давно, во время оно,
когда надежды правили страной.
Я полюбил как он шутить со словом,
магическим бесстрашием гордясь,
И гордо чувствовал в основе
судеб
магическую связь…
Все было внове, внове, внове,
и я сурово хмурил брови
совсем как он,
как он. Как он
собрался ставить жизнь на кон,
а вышло – на кол.
Но, однако,
о том – позднее как-нибудь,
ведь все равно – поди забудь.
А нынче же о том, что юность
проходит, оставляя память,
которая – побеги тополей,
и на коре шершавой шрамы,
которая – тропинки на земле.

Я по одной из них шагаю,
Стараясь не шуршать листвой.
Тень на земле. Но вот – другая,
меня тревожа и пугая,
маячит предо мной:
– К чему деревьям звуки речи?
Я слышу эхо, может быть, оно
есть слов моих немое отраженье,
а может быть, как это ни смешно,
я сам пустое чье-то продолженье?
Зову по имени,
но не отозвалась
мелькающая впереди фигура.
Бегу, спешу, едва дышу,
В надежде обогнать или проснуться.
Не слышит. Листьев мерный шум
все глушит,
и листва ему мешает оглянуться.
Но кончился зеленый коридор,
Легла меж нами чистая поляна.
Он обернулся.
Это Командор!
И послан, видно, наказать смутьяна.
Он обернулся,
с очень давних пор
известно – это
верная примета:
пора начать серьезный разговор.

Но я молчу, мне нечего сказать!
Стоим по обе стороны поляны,
и ждем. Чего же? Пары пистолетов?
А если нет, тогда чего?
Тех, кто ушел, навеки сгинув?
А может тех, кто не дошел?
Он ждет вопроса по уставу духов,
Но я молчу, мне нечего сказать.
Быть может, я уже убит
и время грянуть оземь?
Быть может я мертворожден
и сам того не знал?
Но я стою, еще стою
пред ним в надменной позе,
и он стоит, глядит без зла,
и ждет, и ждет пока.

– Вы достоитесь, Командор,
Я вас предупреждаю,
Мы домолчимся до того,
что нам не хватит сил…
Мы достоимся до того,
Что станут птичьи стаи,
Нас простодушно позабыв,
На ветках голосить…
Но что с того!
Какое нам
до птиц веселых дело?
Они поют
затем чтоб петь
и чтоб иметь подруг.
А нам бы звук
произнести,
и эхо чтоб допело,
чтоб затерялись голоса
на сумрачной тропе.

Слова простые: ветер, дождь, случайность,
и символов нечаянных рожденья
мне предрекают, всуе обещают
листом забиться на намокшей ветке.
Туман и слякоть – славная компания,
для зелени, которой нет предела,
и дела нет вселенским водоносам
ни до чего, ни до чего…
И брызги бегают по листьям недалеким
повиснувшим в сплетенье струи и газа,
глаза хватают их среди полета,
и что-то исчезает в трепетанье,
и что-то появляется и гаснет
средь гуслей струй и музыки ветвей,
в разрывах из нелепых пешеходов
и в мареве замедленного дня.
Все это – прихоть моего ума.
а, может быть, неведомые свету,
приметы уходящего в неясность,
исчезнувшие ныне навсегда.

Океан возвращает все время,
что ему не принадлежит,
что ему – непосильное бремя,
то он складывает у межи

между миром людей и собою,
не берет ничего вообще,
позволяет он только прибою
до чужих прикасаться вещей.

Он шевелит волнами кокосы
из далеких приплывшие стран,
ведь в Гвинее, наверное, осень…
И куда-то направился краб

меж струящихся воли и ракушек.
волны мочат животик ему,