Юрий Енцов - Разговор с ангелами

«О, бедный Гамлет!» – шут сказал,
и на могильный камень
упала мутная слеза.
На черный камень под ногами
в звенящих пестрых башмаках.
Все это быть могло, а, может, было
в давно минувших сумрачных веках —
такая встреча над могилой.
«О, бедный государь, ну как же так,
и как же получилось это,
что вы мертвы, а жив дурак?
Скажите мне, я жду ответа!».
И как могло случиться лишь тогда,
подобно старому вдруг Гамлет молодой,
печальной тенью став, пришел и дал
ответ: «Моей бедой,
и, может быть, твоею, Ёрик, тоже,
мой милый шут, явилось то,
что на шутов мы лишь похожи…
Похож на жабу бог Тритон,
а звезды в небесах – на светляков,
и мы лишь до тех пор на свете живы,
пока покладисто и терпеливо
проигрываем роли дураков».

Вперед за синий лес,
идти устал – беги,
ведь близок край небес,
пусть сбиты сапоги

и фляга пусть пуста,
но в небе голубом
чуть видная звезда
пьянит сильней, чем ром.

Пусть под кирасой взмок
рубахи ветхий шелк,
гляди смелей, стрелок,
ведь горн еще не смолк.

За тысячью ветров
остался отчий дом,
твой долгий путь суров,
но он в тебе самом.

Прямей держи мушкет,
ведь близок край небес,
ты там найдешь ответ,
зачем теперь ты здесь.

Быть может, рок грозит
прервать твой славный путь,
на небеса вблизи
ты обречен взглянуть,

а, может, горизонт
опять отступит вдаль,
а с ним и цель уйдет,
но к ней пути не жаль.

И сквозь преграды все,
сквозь стрелы дикарей
к заветной полосе
скорей, спеши, скорей!

Ты верен себе и не плачешь,
сжимая тяжелый эфес,
с бриллиантами легкой удачи,
на кои беспечно по трачен
святой палестинский трофей.

Скрывает колпак кумачовый
лицо, дорогое вчера,
с которым свергали основы,
с которым мы встретились снова
в компании его топора.

Он верной рукою когда-то
придерживал мне стремена.
Не знали вернее солдата,
но вот, головами богата,
на плаху взирает страна.

Платочек взмахнул одиноко,
так дым разгоняют и сон,
зажмурилось в прорези око,
быть может кто вскрикнет, но только,
не я, и не ты, и не он.

Прованс. Французский без прононса
немного исковерканной латыни
и викингов – плечо к плечу
– чуть хрипловатый слог.
Немного мавританского – немного,
и что-то от испанок белокурых,
и – древнерусский. Почему? Не знаю.
А, впрочем, может, сходство и случайно.
Но что закономерно – это то,
что я вверяю знаком звуки,
испорченные временем слова
славянской речи.
Впрочем, было б легче
мне говорить на чьем-нибудь другом,
другом наречии.
Кто мне объяснит желанье это?
Может, счастлив тот,
кто видит несомненное отличье
и разность языков, путей и троп,
и рад идти своей родной тропою,
а не метаться, как мечусь,
прислушиваясь к звукам,
я.
А звуки эти пропадают в шуме ветра,
когда расходится туман,
И утренние сны – с туманом вместе.
И утренние сны туман уносит
куда-то в сумрачный лесной распадок,
И вот для моего доступен взгляда
стал замок графа Пуатье.
Он сам верхом по лугу скачет,
без свиты, сокол на руке.
И, незамеченный никем,
я покидаю влажный бор:
– Как спали, граф?
– О, это вы, я рад увидеть вас, де Борн

Вы видите, Огни святого Эльба!
И значат они – кое-что случиться,
на реи сели огненные птицы,
всем комендорам: превращаем стрельбы!

Всем комендорам: за борт фитили!
и порох вместе с ними за борт, за борт!
Вы слышите знакомый серный запах —
чёрт наш корабль как фитиль запалил!

Окончен бой и в штормовой волне
мелькнёт в последний раз погибший парус,
мы не одни, а с дьяволом на пару,
и в верности клянёмся сатане!

И он нам славно мачты разукрасил
своим холод своим холодным сумрачным огнём
и задрожала стрелка на компасе,
а это значит, мы куда-нибудь дойдём.

И это значит: мы сегодня живы,
и вновь под флагом старого корвета
увидим завтра первый луч рассвета,
нас снова ждут пассату и проливы.

Откуда эта тяга к перемене мест
и что тебя ведет, несет по свету?
Вчера ты где-то был, а нынче здесь
и забываешь быстро это «где-то».

Зачем? Зачем же эта перемена мест?
То там, то здесь твои напевы слышим,
быть может, крови бешеная смесь
тебя зовет, и ты в дорогу вышел.

Что значит тяга к перемене мест?
Наверно, ищешь что-то на планете,
но можешь даже в облака залезть,
ты никого не ошарашишь этим.

Пустая тяга к перемене мест,
она, наверно, очень, очень скоро
тебе наскучит, дико надоест,
и ты навек забудешь зов просторов.

Исчезнет эта тяга к перемене мест.
исчезнет так негаданно-нежданно,
как в белом дыме выцветших небес,
пыль от колес степного каравана.

Я устал дышать, и устал смотреть,
песни петь, мечтать, по ночам летать.
Даже волком выть – я устал.

Мне б прилечь, отдохнуть, как бывает с людьми,
но будь миг, что для сна предназначен,
я бросаюсь в него не для сна – для любви
и. увы, не умею иначе…

Торопящийся мир, загляденье,
лучезарность, сияющий бред —
убивающее наслажденье – мне все это иметь.

И нельзя понять, охватить всего,
в необъятности раствориться,
чтоб коснулся меня гор седых разговор,
чтоб узнать, что щебечут птицы.

А щебечут они, что, устав щебетать,
захотели упасть и разбиться,
а горам утомительна их высота,
но приходится с нею мириться…

Тем, кому утомительны рифма и ритм,
кто боится привычного слога,
кто стремится созвучия не повторить
и не может, тому – путь-дорога

между гор и летящих в заоблачье птиц
в леденящую ласковость дали,
прочь привычных раздумий, мелькающих
лиц, – ни судьбы, ни души, ни печали.

Я шел и не слыхал, как пели соловьи
И не видал, как звезды загорались,
И слышал я шаги, шаги не знаю чьи
За мной в лесной глуши неслышно повторялись.
Я. Полонский