Арсен Мирзаев - Само собой

они
– мимигранты
духотельцы —
знают о…
(теле духа? духе тела?)
такое
что крышу уносит
на многие тысячи лье
под водой гненативного смысла
и дрожь
метафизического свойства
трясёт и трясёт
облетевшую розочку мозга…

…и ворон-Аполлон
и бабочка-Психея
и Будда в птичьем гаме
и Бегемот в нирване
лягушек всероссийский хор —
единый смертных разговор

в жёлтом доме
осени
чёртиков зелёных
поймать пытаюсь

о, грусть!

время нищих

страна глухих

глаза бухих

поэтов

даун женского пола
со счастливой улыбкой
бесприютный мордаун
нес по улице ленина

«беспридаун, —
подумалось мне, —
беспридаун»

была погода
снег ложился
на одинокие слова
и почерневшие скелеты
случайных фраз
когда-то брошенных
забытых

я шёл вослед
уму чужому…

дымился мрак
кричали галки
вороны
плакали навзрыд

изрытый Невский
недопохмелённым
казался
редким птицам
поутру

а я
остался прежним
в никуда
походкой вечности
идущим не спеша

– покажи мне
своё стихотворение!
– не могу.
– почему?
– пасмурно.
в хорошую погоду
его можно разглядеть
даже сквозь облака —
в холодном
питерском
небе.

одно
другое
третье

излишество?
убожество?
атавизм?

или

смысла лицо
коана
о смысле яиц?..

дожить до глубокой странности…

в марте 2003 года
в Париже
много зелени
эбонитовых полиционерш
уютных ресторанчиков
миниатюрных кафе
крохотных галерей

много Парижа —
мало меня

всё больше его —
всё меньше меня

пора удирать
не то
через пару недель
от меня совсем ничего
не останется
кроме пары портретов
работы
Дронникова Николая

а тело бедное
на атомы разъятое
дисперсной пылью
поплывёт над Марной
и растворится
в воздухе пастельном
надышанном когда-то
Пикассó…

так что – в дорогу
собираю книги
любимый африканский барабан
(купил у марокканца в Клиньянкуре)
и —
самого себя…

но что готовит мне
промозглый Петербург?
чем встретит он того
кто стал огромным
вместилищем
небесного Парижа
с иным
пространством-временем
внутри?

не выйдет ли Нева из берегов?
не хлопнется ли в обморок Фонтанка?
не пересохнет ли от зависти Канал?
не взбесится ли Мойка от расстройства?..

Париж – огромный СЕНОВАЛ,
набитый Сеной.
я сновал
туда-сюда. я ночевал
с клошарами под Новым м о стом.
тепло, уютно.
очень просто:
входи в Париж, ложись на сеновал —
и попадёшь туда, где не бывал
и в снах —
на небеса, к примеру.
а может быть, и в Тартар.
но на веру
ты больше ничего не принимай,
поскольку Парадиз – не значит «рай»,
а Тартар здесь совсем не «ад кромешный».
и тут равн ы и грешник, и безгрешный.

и этот адорай sur Seine (на Сене)
с тех пор так и живёт во мне, Арсене…

к Богу

дорогой звуков

затихающих постепенно…

меня чуть не закрыли в том саду
на avenue Victoria.
успел
едва-едва, признаться.
подбегаю
ко входу.
там мадам из эбонита —
служительница, видимо, – с ключами.
с трудом
уговорил открыть ворота.

недавно
я тут сидел с маэстро Новаковским.
он стал экскурсоводом.
в рот ему
печальные германские евреи
глядят и головами в такт кивают.
а он всё говорит и говорит
о Генрихе, Людовике, о славе