Алла Макаревич - Избранные стихи

На крыльце, сухом от зноя,
встанут трое:
– Поживей!
Он обнимется с женою.
Поцелует сыновей.

– Руки за спину!
– Ах, сволочи!
Мы же с вами!..
Желчь во рту.

И шагнет
с веранды – в полночь.
В книги.
В мифы.
В пустоту.

Бесконечна под челкой летящей
Черных радуг старинная власть —
То ли в картах, разлуку хранящих.
То ли свита толпою пропащей
О столетья твои обожглась!

То ли в гордых, нелепых дуэлях,
Обезумев, считали шаги
В энном веке – твои менестрели,
В девятнадцатом – злые шинели
И в двадцатом – капризы пурги.

В Петербурге, в Москве, по России
Переметившей смертью дома…
…То ль в глазах твоих – карих и синих
Отражались, тонули, просили
И до срока сходили с ума.

Был твой смысл и непрост, и некороток:
Принимая и песню, и стон,
Ломкий почерк нежданных находок,
Крупный почерк декретов и сводок,
Жирный почерк сплошных похорон.

И судьбы своей страшную ношу
Ты со всеми несла наравне.
Там, где нет – ни плохих, ни хороших,
Бог прикончен, и мир перекошен.

Ты оттуда вернулась – ко мне.

Когда огромный мир родного дома
Свернется пачкой спрятанных бумаг
И как шагрень свернется круг знакомых
(Не угадать, кто друг, кто враг),

Закат зальет вокзалы черно-красным,
Под грязным снегом помертвеют дни —
Всех, канувших во мглу страны безгласной,
В молитвах помяни!

Помяни их, о матерь Августа,
В Августейшей Молитве Любви!
В сердце пусто, и в храме негусто,
И на каторге дети твои.

Хороводят железные годы
По каленой-паленой Руси,
Под простые молитвы народа:
«С нами Бог» и «Господь их спаси!»

Спаси их – на этапах и в бараках,
В дыму каменоломен и болот!
Евреев, русских, немцев и поляков
Создатель – да спасет!

И вспыхнут дни возвратов и признаний!
Закрутят в пальцах телефонный диск —
Услышишь, не веря,
Теряя сознание:
«Междугородняя!
Новосибирск!
Мы живы!!!..»

…Очнешься.
Полмира до почты,
И шаг – до кресла.
Земля в глазах.
Качается комната…

…Жизнь – это то, что
Нельзя о ней рассказать!

Для того, кто дожил,
домолчал, доходил,
не упал ни в одну из безвестных могил,
не сгорел, не замерз,
не оглох, не ослеп —
рудники Воркуты
и Голодная Степь,
и дорога железная
на Салехард, —
остаются во снах,
в мемуарах, в стихах,
в разговорах по пьянке
за жизнь и судьбу,
да в юродивых лицах,
затертых в толпу!

Ничего, что салют
не гремит над Москвой
и над Питером тихо —
он дважды Герой!
Над забитой Россией
висит тишина —

За Победу нам выкатят
бочки вина!

В распрекрасную жизнь
мы вернулись с тобой:
в дождь на улицах,
в книги,
в работу,
в любовь!
Наши речи несвязны,
желанья просты.
Лихорадкой Победы
обметаны рты!
Мы с тобой рождены
под счастливой звездой!
И морской крещены
ледяною водой!
Мы из тех, кто не выбит,
из тех, кто дополз,
изучив и еврейский,
и русский вопрос…

Он по лекциям лета
экзаменом сдан.
В Годовщину Победы
мы пьяны вдребадан!

Будут средства нескорые:
время и труд.
Будут дети, которые
нас не поймут.

Родители несовременны,
Как книги их, столы и стены.
Как тень побед, что их вела.
Они мудры и неизменны,
Они до огненной геенны
Погружены навек в дела!

– О, да! Прожив свои поэмы,
Меняя ритмы, жанры, темы,
И пряча, как грехи, мечты,
Решая страшные дилеммы,
Мы были скованы и немы,
С трудом переходя на «ты».

А это новое искусство —
Всех красок, выплеснутых густо —
Нам неподвластно, не дано!
С сороковых мы и с тридцатых:
Война нам снится, как солдатам,
Под песни старого кино.

Но белый ангел фотографий
Худые крылышки расправил,
Приладил звонкую трубу
И чистой нотой утро начал,
В том видя важную задачу.
И возвестил твою судьбу!

Вестфальские воспоминанья,
И муки польского изгнанья,
И жалость русских мятежей,
И дрожь немого иудейства —
Кровь исторического действа
На нежном кружеве манжет!

Сквозь полувзрослый плач и вздохи,
Сквозь питерский промозглый ветер,
Сквозь смех в расширенных зрачках —
Звенят монгольские эпохи,
Еврейские тысячелетья
И европейские века.

Мы – дети войны.
Это – в нас.
Это – с нами.
А песни войны
отпылали, как знамя,
обрывки которого прячем упрямо!
И плачем на фильмах
Из старой программы.

За тридцать прошедших
и прожитых (с лишком)
тех лет, о которых
и разное помнили или читали,
и разное думали в самом начале —

за тридцать – вот этих,
почти что нестрашных,
с нависшим в квартирах
молчаньем домашних
(тех старших, вчерашних
бойцов-храбрецов) —
мы взрослыми стали.
И смотрим в лицо: