Виктор Крысов - Неотчуждаемо и принадлежит от рождения (сборник)

За чёрной червоточинкой зрачков
уже не три – четыре измерения:
названий время, высота слогов,
длина, а также глубина мышления.

Краткие стихотворения слишком
часто грешат нездоровым излишком
сжатости смысла (но при недостатке
места), сгущённости смысла, что сладким
валиком катится вниз по краям
текста, и слизывать все это – нам.

Краткие стихотворения! Жаль, что
им не дано ощущение счастья
всласть развалиться, раскинувши руки,
в море баллад, в описаниях гулких,
долгих, просторных … Но краткость – сестра
сложит пространство, как простынь с утра.

Ты снова уходишь и снова молчишь.
Я снова взбешён и несдержан —
сюжет стал обычным (меняются лишь
места, время года, одежда):

ты, бросив с порога, мол, всё, ухожу,
традиции дань оставляешь,
жестокое слово, подобно ножу,
как часть ритуала вонзаешь.

Я тоже обычай наш свято блюду:
ругаюсь, кричу, разбиваю,
мучения грешника в жарком аду
собою надолго являю…

Но нынешний день примечателен тем,
что с запада рваные тучи
заставят забросить решенье проблем —
как жить, что же будет, с кем лучше…

Меня не волнует, куда ты пойдёшь,
я мысль направляю продольно
прозрачным колоннам с названием «дождь»,
стоящим вокруг произвольно.

И ты не заботишься, что я не так
пойму эту нервную сцену,
ведь ты для меня словно с неба вода —
внезапна, обычна, бесценна.

Промокнув, бездумно по лужам бродя,
безвольно гонимая ветром,
становишься странным подобьем дождя —
спокойной, простой, безответной,

совсем равнодушной к нелепостям дня —
как будто бы снова родишься…
Увидев на мокрой дороге меня,
ты, в общем-то, не удивишься.

А наши разборки – кто прав, кто не прав —
мы так не закончили толком,
мы с тем же раскладом остались в руках,
мудрей и влюбленнее только.

Тот, который пел по утрам, оказался совсем не петух, а кочет,
и обманутое разбуженное солнце шумно вставало, настоящего петуха при этом будя.
Женщина, состоящая из тысячи разлук,
вряд ли станет участницей тысяча первой ночи,
я же с луной не усну – одеяло прилива я буду тянуть и тянуть на себя.

С кем и где я провел первую, десятую, сотую ночь? Биограф поплатится жизнью
за то, что не каждый мой шаг
стал сюжетом для сказок и прочего вранья.
Подгадав, женщина появилась как раз
к тысяче первому занятию онанизмом.
Кажется, для тысяча первой ночи
ни сил, ни желаний, ни времени
не останется у меня.

Тысяча первая ночь грядёт!
но любой из являющихся на горизонте мне ничем не обязан,
даже солнце, тем более что оно злится
то ли на кочета, то ли на петуха.
В тысяча первую ночь я расскажу вам
свою лучшую сказку о том, как в экстазе
женщина становится ночью
и кружится вокруг Земли,
прячась от солнца моего греха.

Мимо проходит возможность
взяться всерьёз за язык,
особенно з а два – просто летит!
Впрочем, можно отставить, учесть,
оставить как есть.

Если она изначально —
вполне самоцель,
если она случилась уже,
ужель
это расстроит,
что мимо проходят
деньги, в количествах просто
страшных, куда-то мигрируют, вроде
на юг – по их птичьей природе.

Если тебе её дали,
тебя не спросив,
если ты просто выгнан пастись —
прости,
не досадуй,
что мимо проходят
девушки, женщины… Ладно,
если б одна – как картинок в колоде!
И больше, и разных,
по несколько сразу,
грустя, улыбаясь,
вдали оставаясь,
кому-то даваясь…
Дались они мне
все.

Если с тобой разведённой
не будет она,
но воронёна и разведена,
то н а !,
н а тебе – словно
пила, криво входит
в плотные судьбы, неровно
делит, выводит основу стихов, где
следуя ритму – туда-сюда,
вяло болтаются: смерть, беда,
счастье, экстаз, размышления, что
мимо проходят: Платон, Арто,
друзья, стезя поэта (и где-то
артиста), неистовых чувств смерч, уст
мёд, Оптина Пустынь, лобстеры, Пруст
на французском, «Улисс» на английском,
прыжки с парашютом (со свистом!)
и – с хрустом – катанье на лыжах,
квартира в Париже. Поближе?
Ну, в Питере.
Видите,
всё проходит,
я на взводе —
лежу, слежу, твержу плаксиво:
Возможности проходят мимо.
Возможность учиться водить машину,
возможность башку прострелить кретину,
возможность работать за суперденьги,
возможность буянить не хуже Стеньки.
Возможность уехать, возможность остаться —
гадство!
Желания тоже мигрируют мимо:
желание славы, желанье поживы,
желание помнить, желанье дерзать,
желанье творить и желанье летать,
желанье желать! Иже с ними – жевать,
жалеть, журить, курить, дурить, дарить,
даже жить! Желания есть и спать…
О, нет, эти, впрочем, вернуться опять.
Опять и опять.

Огорошивший гром дробью крыл, городил
ерунду, а мой ум утомлённый бродил.
Переброженный дрожью, рожал пузыри,
обнаружил в рогоже слежавшийся ритм.

Простодушный маньяк клавесиновых нот,
исполнитель хлопков парусиновых ног,
отлипающий с чавканьем мокрый нейлон.
Я его наконец узнаю – это он.

Попустительствуя словоблудству порой,
я зову его пугалом и пустельгой,
Пульчинеллой, пучком, пузырём, пустяком —
пусть он мне пробубнит своё имя потом.

Словно скороговорку лепечет он мне,
чтобы я повторял. Это, собственно, не
для того ли, чтоб в горле тот говор, что вне?
Меня в букв буреломе спасёт буриме.

Чередуя чернила с едой, не молчу —