Андрей Белянин - Пастух медведей (сборник)

Ах, какие струны у гитары!
Ах, какая песня у костра!
И молчат ахтырские гусары,
На затылки сдвинув кивера.
Огрубели руки от поводьев,
Застудило рану на груди…
Только голос медленно выводит
Нежные слова: «О, пощади…»
Верится, что где-то терпеливо
Ждет нас чья-то нежная ладонь…
Ходят кони, встряхивая гривой,
И косят зрачками на огонь.
Обреченно догорают чурки,
Слушая гитарный перебор:
В нём смешался дивный звук мазурки
С звяканьем удил, клинков и шпор.
Замечтались звезды в небе синем,
Только почему-то не до сна.
…И Денис поет о Катерине
В предрассветный час Бородина.

«Кавалерист-девица? Как напыщенно…
Гусар-девчонка, проще говоря…»
Над горизонтом алой нитью вышита
Далекая вечерняя заря.
– Все это бред! Готов о том поспорить я.
А сказкам верит только лишь дурак…
– Mon cher, не забывайте об истории:
Ведь амазонки были, или – как?
– Ах, господа, причина спора стоит ли?
Все это просто глупый анекдот…
– Но женщины, при всех иных достоинствах,
Такой непредсказуемый народ…
– И все-таки поверить этим домыслам?
Ну как её средь наших молодцов
Не раскусили по походке, голосу,
По формам, mile pardon, в конце концов?
– А вы, корнет? Мы ждем и ваше мнение…
Ответ остер и ум не по годам!
– Вы правы: это недоразумение
Пленит воображенье юных дам.
Ах, дамы!.. Но особо не раскрутишься…
– А помнишь ли красотку в том селе?
– Что? Александров? Очень милый юноша:
Гусар, храбрец, а как сидит в седле!
– С утра в поход – мы вновь отходим к северу,
А там, корнет, начнутся чудеса…
…Ты отвернулась, прислонилась к дереву:
Шумит костер, слипаются глаза.
Уже луна на небе тает медленно,
Но лишь под утро стихнет споров гул.
Ты так устала… Так устала, бедная!
– Что Александров?
– Кажется, уснул…

Поручик Лермонтов. Полковая разведка.
Внимательный взгляд чуть прищуренных глаз.
Чеченским выстрелом хрустнула ветка;
Холодные звезды, дорога, Кавказ.
Костры отдаленные, песни солдатские,
Разлитый в дурманящем воздухе мед…
Но вот кто-то новый, в мундирчике статского:
«Мне нужен Лермонтов. Пусть войдет.
Вы в красной рубашке? С распахнутой грудью?
Ужели смерти искали взгляд?
Ведь знали: конница и орудия
От пули в спину не защитят…
Поручик Лермонтов, толкуют разное.
За что вас все-таки? Прошу как друг…
Ах, горы любите? А не опасно ли?
Что?! Не опаснее, чем Петербург?!!
Шутить изволите? Напрасно, душенька:
Гусаров-ухарей не долог век.
Не вы ль тот юноша… ну, что про Пушкина?
О… Вы отчаянный человек!
К тому ж поэт. Ну и пели б всласть себе
Про очи томные да нежность рук.
А то вдруг на тебе: конфликты с властию…
Vous comprene moi, мой юный друг?
Вам, может, хочется – весь век в изгнании?
А чтоб покаяться – так недосуг?
Идите… душенька…»
В глухом молчании
Снял шапку белую седой Машук.

Из былей и легенд седого прошлого,
Средь старых стен и намогильных плит,
Где пену с губ роняющие лошади
В полете обгоняют стук копыт,
Где струги и ладьи, давно отплывшие,
И стук щитов, похожий на прибой…
Где падают друзья, за всё простившие
И в этот миг прощенные тобой.
… К нам прошлое идет само собою,
И мы вдыхаем, как горячий дым,
И простоту, и мужество мужское,
И всё, что вообще зовем мужским.
Вдыхаем аромат степей ковыльных,
Звон сабель, стрел смертельных суету,
Чтобы не впасть в беспамятство бессилья,
Вдыхаем Правду, Честь и Доброту.
Не очень это просто – стать мужчиной,
Но с прошлым нас навек связала нить,
Где предок мой стоит в ряду былинном,
На шаг не позволяя отступить.

Царевна-Лебедь…
Опускаю руки
И чувствую безумное желанье,
Как пред иконой, преклонить
Колени…
Мои мечты, души бурлящей муки
И сердца сбой, неровное дыханье
Сквозь образы бесовских
Наваждений,
Как облака, облитые закатом,
В волшебной раме
Камышей прибрежных
Как серебро,
Как молоко,
Как снег…
И хлам забот уносится куда-то:
Я вижу крыльев трепетную нежность
И этот взгляд
Из-под смущенных век.
Царевна-Лебедь, не молчи, молю!
Кто втиснул в кисти дивное искусство,
Заставив хаос
Красок бессловесных
Твердить:
– Люблю…
Люблю…
Люблю?!
До святости возвысив это чувство,
Что рухнуло лавиною отвесной,
Заставив обожженный горем разум
Из ничего на холст явить нам
Чудо!
В которое и сам не вправе верить:
То из былин или славянских сказок,
Из тьмы веков,
А может, ниоткуда?
И вдохновенье можно ли измерить?
…Мне кажется, ты дышишь.
И дыханье
Плывет печальной ласкою на плечи
Далекого и близкого сюжета,
Как первое любовное признанье,
Что душу так томит
И сердце лечит.
Ты только не молчи…
Но нет ответа.
Царевна-Лебедь!

Здравствуйте, пани Алина!
Не зажигайте свечи, –
Я из двадцатого века
И ненадолго к вам.
Знаете, я вас помню:
Вашу улыбку, плечи…
Вы так внимали дивно
Древним колоколам.
Плащ на вас был атласный,
И серебро браслетов
Схватывало запястье,
Словно оковы льда.
В ваших глазах играло
Золото прошлого лета,
А ведь меж нами были
Эры, века, года.
Слушайте, пани Алина!
Нет, не пугайтесь, что вы, –
К черту проклятия бога –
Я на решения скор:
Знаю, у вашей двери
Стражник стоит суровый.
Знаю: сегодня утром
Вас поведут на костер.
Знаю: престижу церкви
Выгодна гибель ваша.
И красота, наверное,
Страшное волшебство…
Я украду вас, пани!
Вызволю бесшабашно,
Хоть бы и против бога,
Но совершу воровство.
Вы не идете? Как же?
Глупый огонь встречая,
Дальше-то что, скажите:
В пепел, в ничто, в трубу?!
Как же вы, пани Алина?
Пани Алина, прощайте…
Я унесу вас силой,
Переломив судьбу!

В длительных поисках истины, веры и боли,
Кто-то верхом, кто-то просто с дорожной клюкой,
Мы уходили из дома по собственной воле:
Мы презирали уют и матрасный покой.
Под облаками мы рвали кольцо парашюта,
В юность входя под его белоснежным венцом,
Веруя в жизнь. Но порой выпадало кому-то
Вниз, в перехлестнутых стропах, в ромашки лицом…
Гнали коней мы, отчаянно-нетерпеливы,
Нас проносящих сквозь годы, сомненья и быт.
Если же кто-то не мог удержаться за гриву –
Как мы спешили спасти его из-под копыт.
Что мы узнали? Как пахнут сгоревшие травы,
Как останавливать кровь и стрелять на бегу,
Как нелегко быть всегда убедительно-правым,
Старых друзей оставляя на том берегу…
Но расправлялись нам вслед ковыли понемногу.
Память о доме, таясь, согревалась в груди.
Что мы успели? Найти горизонт и дорогу,
С вечною песней о той, что нас ждет впереди.