Анвар Исмагилов - Башня поэтов

Ты потчуешь нас розгами-долгами,
ты охраняешь мысли от свежатин —
то липа, то берёзовая каша,
на третье палконосные сержанты.

Невпрок идёт кровавая забава
и рыскаем по курсу влево-вправо.
Ты Музыка, я композитор твой.
Душа твоей пропитана отравой.

Ведь даже с чемоданом на граните,
имея в перспективе дождь и слякоть,
с озябшими от пития мозгами
не проклянёшь ни купол твой, ни лапоть!

Возможно, существует Ференц Лист,
придирчивая пенная Европа?
Кто в доме гений – я или Направник?
Хотя в зерцале не лицо, а рожа!

Есть химики упорного труда —
они свои высиживают формулы
и набивают на заду мозоль.
А я своих не предсказую фортелей!

И знаю – будет некий А. Брунько,
кто даже не рискует протрезвиться, —
вся жизнь, как перевёрнутый стакан,
такие же беспутные ресницы.

Все потому, что не умрёт со мной
бездонная отвага умиранья.
Разлитый по закусочным талант
куётся в круглосуточной нирване.

Пока в России осень и весна
сменяются, бушуют, возрождают,
пока звук полицейского свистка
свободы от побега ограждает,
пока цари ступают за царями
и водка свой не поменяла цвет, —
лишь цену с девятнадцатого века —
Талант горчайший оставляет след.

Наумов, потерпи ещё, голубчик:
«Хованщина», Арсений, поясница,
и нет ключа от дома, Дома нет…
Но что-нибудь до смерти прояснится.

Люблю я этих стасовских любимцев
за пышный вид и право исправлять:
макай меня в немецкую тарелку,
учи во фрунт гармонию равнять!

Прислушаюсь – какие ветры, Боже!
А черт за русской печью корчит рожи…
Арсений Голенищев есть поэт!
А песню смерти мне поют рогожи.

Кудлата голова моей Музыки,
сквозь волосы просвечивает небо,
и вспомоществованья ниоткуда.
Жил налегке… И ухожу нелепо…

Оплачь, Поэт, громадный этот храм!
Я был здесь архитектор и строитель,
и каменщик, и витражист, и служка.
Он был мне дом, любовь и вытрезвитель.

Безумцы одиноки. Их семья —
поэты, музы, дервиши, юроды,
художники, деревья, берега.

И крылья неосознанной Свободы!

Да, все длится и длится позорная чёрная ночь!
И привставшая с пухлых колен непутёвая дочь,
ободранка-поэзия попкой виляет набитой
и варганит для мамочки-жизни побаски блатные,
и глотает взахлёб кратковременный воздух-напиток,
где блуждают нейтроны Свободы, введённой отныне.
Нет, позвольте мне в шабаш потентов не лезть и за гривну!
Я киваю налево-направо с покорнейшей просьбой:
не тяните меня, я и так от морозов охрипну.
Лучше прежний шалаш, даровой, подзаборный, подзвёздный,
чем участие в гонке талантов на приз Хлебодачи,
чем на новую партию граждан несытых батрачить!
Мои пальцы протёрты до дыр непокорной струной,
мои губы истерзаны ветром и женской любовью.
Я лечу над пропитой дотла подбугорной страной,
изумляясь привычке делить и охоте к разбою.

И все длится и длится почти предрассветная ночь!
Но Афина-Паллада забыла, как видно, дорогу,
и бездумная клака готова скандалу помочь,
если наш прима-бас поскользнётся на горсти гороху.
Скажем, спросят меня, что я делал, когда кто-то строил?
Отвечаю: не строил и сам я недорого стоил.
Руки дёшевы были, а ум продавался навынос,
а от этих страстей и душа потеряла невинность.
Так скажите на милость: куда мы плывём и зачем?
Тонет пьяный корабль, и все громче кричит казначей.
На подмоченной куче бумаги портреты и цифры,
и все гуще потёмки, на картах лишь кляксы и шифры.
Но ласкает глаза многозначный зелёный бугор.

Ветер в небе полощет берёзу и шепчет в укор:
«Простодушная белая дева, ликуй невпопад!
Ты забыла, что августы смертны, и ждёт снегопад.
Так зачем ты купаешься в небе и облаке снежном?
Только горе бессмертно, а радость оплатишь листвой.
К ноябрю наготой затрепещешь в предзимье кромешном,
а что было в осеннем пиру – было, но не с тобой».
Так и я с перекатной отвагой лечу по России.
Небеса затмевают пожары гражданской войны.
Но за что б ни тянули к ответу и чем ни грозили —
я не буду двойным!

Где ты, Саша-Александр?
Жив ещё немножечко?!
Сколько раз ты воскресал
лезвием из ножичка!

С хороводами светил
песни пел и бражничал:
лихо Бог тебя слепил,
не мудрил, не важничал.

За версту видна фирма
гордеца российского,
нет, не вышибла тюрьма
звёздного и чистого.

Был ты грозный диссидент,
бубен Солженицына,
а теперь ты отсидент —
отвали, милиция!

Перестроим всю страну
справа по два – ротами!
Перекрасим старину
с бабохороводами.

Обнимайся, коммунист,
с дьяконом и батюшкой —
ты теперь морально чист,
приумолкла варежка.

Разбегайся, кто куда,
член с корреспондентами!
Пятый год идёт орда,
в лозунги одетая.

Нам же, милый Александр,
хлебушка да небушка,
древний башенный фасад…
И как пела девушка…

Беззаботен был наш чай
пред бедой грядущею.
Кто продаст – поди узнай,
все под Божьей руцею.

По воде пошли круги —
счастье камнем кануло.
Где-то подпись есть руки,
плоской, словно камбала.

Где же свидимся, мой друг,
в матушке-Рассеюшке?
Боль былого, дым разлук
разведёшь, рассеешь ли?

До свиданья, как всегда!
Может быть, до скорого…
Вся История – вода
в протоколе участкового!