Борис Чечельницкий - Кривая речь

Жест, выражающий слово «отъезд»,
Бессилен, как бабка с клюкою.
Едва ли не самый беспомощный жест —
Прощальные взмахи рукою

С перрона куда-то в плацкартную клеть,
Шаги учащая по ходу,
За той, кого хочется просто иметь,
Как небо, как солнце, как воду.

Непроглядная ночь, словно мертвая зона.
Я боюсь покидать это царство теней,
Но под утро протяжные вопли клаксона
Полоснут по артерии сонной моей.

По рецепторам спящим скользнут мимоходом.
Я обрушу на окна шипенье брюзги.
А потом, как по нотам, – увижу панно там,
На которое смачно ложатся мазки.

Хаотичные точки на фоне асфальта,
Номинально они – Иванов и Петров.
Высыпает автобус осколками смальты
Живописную россыпь плащей и зонтов.

Я сегодня одет и побрит безупречно.
Я такой же, как все, – не косой, не рябой.
Посмотри, как бугрится на улице нечто.
Это я неудачно смешался с толпой.

Обойдусь без пропеллера
И Икаровых крыл.
Мне бы хватку ротвейлера:
Пасть пошире открыл,

Дабы рявкнуть раскатисто,
Выгнув грудь колесом,
И уже доказательства
Правоты налицо.

А под действием силушки
Разберем, who is who.
И прорежутся крылышки
На гагачьем пуху.

Затрепещут пернатые,
Затмевая зарю.
Врежусь в облако ватное
И крылом пропорю.

Это только прелюдия,
Недобор высоты.
Есть у мелкого пуделя
Покрупнее мечты.

Мне бы хватку ротвейлера.

Просторные бреши в уме.
Бессмысленно черепа тру дно.
Так нищий скребет по суме.
Любое мое резюме
Подвергнуть сомненью нетрудно.

Я знаю – нужна глубина,
Но несколько строчек налузгав
(В которых она не видна,)
Приходится черпать со дна
Последних прилипших моллюсков.

Жемчужины стали мельчать,
Едва различимы крупицы.
Выходит, пора замолчать,
Ведь дело привычки – зачать,
Но дело ума – разродиться.

Тянуться щупальцами спрута,
Вонзать упругие присоски,
Таращить бельма пучеглазо
И мимикрировать над ней.
Втащить в собачью халабуду
И, не помяв на ней прически,
На тело в форме контрабаса
Дышать из огненных ноздрей.

Накрыть верблюжьим одеялом,
Казаться кротким, а не дерзким,
И при позывах к рукоблудью
Давить ногой на тормоза.
Меня мамаша изваяла
Не Аполлоном Бельведерским
И даже вскармливала грудью,
Надев повязку на глаза.

Я был в Непале и на Кубе
Как резидент и переводчик,
Кружил по свалкам в самосвале,
Ел только хлеб, сухой, как жмых.
Но на одной секретной клумбе
Сорвал ей аленький цветочек,
Который зорко охраняли
Бойцы в беретах голубых.

Я тешусь мыслью вожделенной:
Одну ее любить до гроба.
Почить у скважины замочной,
Сраженным ею наповал.
Она отнюдь не мисс Вселенной,
Всего лишь вице-мисс Европы,
К тому же северо-восточной.
Я сам ее короновал.

Я опять тороплюсь перекраивать минус на плюс,
Но штришок вертикальный меняет по сути лишь форму.
Я фальшиво пою от привычки к животному корму,
А отрыжка отнюдь не похожа на «Весь этот блюз».

Я, наверно, влюблюсь, чтоб ночами не маяться стрессом.
Чтоб от чувств распирающих душу раздуло, как флюс.
Я сегодняшней ночью в кого-нибудь точно влюблюсь,
Если вспомню, что общего было у Данте с Дантесом.

Я пойду темным лесом, в трех соснах попутанный бесом.
Ни любви не найду там, ни Бабы-яги с помелом.
Но пойму под корягой, придавленный всем ее весом,
Что на свалку из плюсов похож в ноябре бурелом.

Невеста златокудрая,
Ты села в позу лотоса.
Встречая это утро, я
Разгладил позолоту сам.

Не шелохнулась, надо же,
И я застыл в раздумиях.
Не даст бальзама на душу
Египетская мумия.

Зрачок пустой, как косточка.
В белке снегов Таймыра вал.
И я бальзамом «Звездочка»
Тебя забальзамировал.

От слез горючих, репчатых
Вся растеклась до донышка.
А я-то думал – крепче ты,
Родная фараонушка.

Я вылепить бабу отважился
И к голосу сердца прислушался.
Я клодтился, я микеланджился,
Роденился и аникушился.

Но образ в ладонях драконился,
А в мыслях бесплотных – невестился.
Я мухился, пигмалионился
И даже слегка неизвестился.

Но фауной щедро удобренный,
Линяющей и оперившейся,
Несчастный, никем не одобренный,
Стоит монумент пикассившийся.

В песочнице играет синеглазка,
Куличики лопаточкой гранит.
Она не знает, что такое Глазго:
На шарфике написано – «Зенит».

Она не знает, кто такой Манчестер,
Куличики песчаные плодя.
А папа на скамейке курит «Честер»,
Выгуливая резвое дитя.

Писклявый лепет спрыгивает с губок.
Дитя машинку просит напрокат,
Но твердо знает, если будет КУБОК,
Подарят куклу, велик, самокат.

По мне – что купорос, что опорос.
Кручу из слов кульбиты и рондаты.
Свиной щетиной образ мой оброс,
А шутки хороши, но бородаты.

И больно щекотливы, как клопы.
Я иже с ними доброго не сею.
Предвосхищать превратности судьбы
Поручено не мне, а Моисею.

Так в армии майор не чин, а я
И в рядовых не виден на параде,
Поскольку кроме ерничания
Умею только ерничать в квадрате.