Валерий Четверкин - На семи ветрах

Он принялся за дело, не таясь,
С друзьями встретился, с кем отслужил на флоте,
Поднял вопрос о жизни, о работе,
Где можно быстро заработать, не стыдясь.
Он рассказал им о своей любви,
О планах общих, суете, разлуке,
Что уж давно, работу ищут руки,
Но скоро вновь сольются их пути.

Его друзья, конечно помогли,
Он скоро стал – помощник капитана,
И, ранее неведомые страны,
К его ногам немедленно легли.
И снова крики чаек, шум прибоя,
Бурун бурлящей пены за кормой,
Сосредоточенный в работе – рулевой,
И мысли грустные, печального героя.

Она, меж тем, учебу продолжала,
Ведя свои привычные дела,
Но для себя, давно уж поняла,
Что от проблем, она не «убежала».
Врачи сказали ей, что впереди – рожать,
Что сил набраться ей не помешает,
Не нужно нервничать сейчас, подольше спать,
И что спокойствие при родах – помогает,
Что скоро скажут ей, кого придется ждать,
Что ожидает – будущую мать.

Он плохо спал, и часто просыпаясь,
Себя ловил на мысли об одном,
Что помешало им, в поселке жить родном,
Растить детей, и жизнью – наслаждаясь.
Раздался звук моторов за бортом,
Сигналов уханье, огней – тревожный сполох,
И микрофонами гремел не русский голос,
На баке всех собрать, к нему – лицом.

Их обыскали, и наручники надев,
Спустили в шлюпы, под усиленной охраной,
И потянул конвой к причалу, строчкой рваной,
Да ветер в вантах, свой свистел напев.

Тянулись дни, они уже устали,
От неизвестности, и думая о том,
Как отнесется, к их пропаже – дом,
Кормили плохо, все тревожно спали.
Их редко выводили на допрос,
И задавали глупые вопросы,
Им не понять, что Русские матросы,
Писать не станут, на страну – донос.
Не будут плакать, о судьбе стонать,
Лишь молча, терпеливо – ждать.

Он понимал, что время не вернуть,
Уже, как год, они торчат в «остроге»,
В своих сомнениях, и липнущей тревоге,
Как ситуацию, к свободе повернуть.
И изредка встречаясь – «подышать»,
Успев друг другу кинуть пару фраз,
Словить удары, и сухой приказ,
Оказываясь в камерах опять.

Он вспоминал ее, глаза, улыбку, руки,
Такой доверчивый, и удивленный взгляд,
А душу разъедал сомнений – яд,
Как справится она, в своей разлуке.
Ведь он давно, быть должен рядом с ней,
И вдруг пропал, исчез в туманной дали,
И далеко уже давно – о чем мечтали,
И след закрыла пыль ушедших дней.

Тянулись, тягостно, задумчивые дни,
Прошла зима, заплакали капели,
Она сидела возле колыбели,
Встречая взглядом редкие огни.
Ей чудилось, что он вот-вот придет,
Разденется, свои ботинки скинет,
К ней подойдет, и, нежно так обнимет,
Что вся душа ее, сейчас же расцветет.
Она расплачется в любимое плечо,
И будет говорить ему сквозь слезы,
Как было плохо ей, в суровые морозы,
И как она его любила – горячо,
И как ждала, прислушиваясь к скрипам,
Смотрела вечером в морозное окно,
Как было на душе ее – темно,
И слезы капали, рыданию в тон, и всхлипам.

Но детский плач, ее вернул из грезы,
Сменить пеленки надо, покормить,
У ней есть сын, и им ей надо жить,
Оставив в прошлом, грусть свою, и слезы.

Отец был плох, врачи уже не знали,
Что делать им, лечение не впрок,
Он сильно похудел, и, видно срок,
Его уж ждет, все это – понимали.
И знала дочь, по маме он скучал,
Когда метался, по ночам в бреду,
Как звал ее к себе он, на беду,
И не дозвавшись, истово кричал.
Его не стало осенью, природа,
Покровом белым землю застелила,
Пятном чернела свежая могила,
И выла ветром, меж оград – погода.

Минули годы, сын ее подрос,
Уж разговаривал уверенно так – кроха,
На самокатике своем гонял не плохо,
И всем рассказывал, что – будущий матрос.
Она ждала, ее уж не терзали,
Своими мыслями, заплаканные дни,
Воспоминания, и те давно ушли,
В какие-то неведомые дали.
Заботы вытеснили грезы прошлых лет,
Остались только смутные сомнения,
И, не разборчивые, вялые – видения,
Что и в живых, его давно уж нет.
И что тогда, ей надо выбирать,
Воспитывать ли сына в одиночку,
Или на прошлом, ей поставить точку,
И отменить свою команду – ждать.

Он постучал, она ему открыла,
Их взгляды встретились под тусклым фонарем,
И свет качался желтым янтарем,
И тень в проеме каменном – застыла.
Молчание – лилось, дремал окрестный мир,
Лишь изредка был слышен лай собаки,
И тени на снегу писали знаки,
И холод излучал луны – «сапфир».
Она смотрела с грустью на него,
Невольно кутаясь в пушистую накидку,
Со скрипом ветер, затворил калитку,
И с ней его оставил – одного!

Им вспомнились аллеи, и тропинки,
И шелест искренний трепещущих берез,
Их поцелуи, доводящие до слез,
И на ресницах, звездные росинки.
Они купались в мире бытия,
Так искренне, друг друга не стесняясь,
И внутренне при этом изменяясь,
Под жаром охватившего огня!

«Зачем пришел?», вопрос застал врасплох,
Как объяснить нелепость положения,
Он никогда еще не делал предложения,
И глупо выглядел, как будто бы оглох.
Сказать ей, что люблю, но после стольких лет,
Когда в заботах, не черкнул и строчки,
Когда пришлось идти путями одиночки,
Неся в душе своей, ее скупой портрет?

Улыбка глупая скользнула по лицу,
Глаза наполнились дождем воспоминания,
Он отвернулся, с чувством осознания,
Что вся история, приблизилась к концу.
Она к нему шагнула, протянув,
Свои озябшие, холодные ладошки,
В душе ее оттаяли дорожки,
И вдруг расплакалась, себя, к нему, прильнув.

И растворились отголоски страха,
Проснулась радостно забытая любовь,
Вскипела страстью и волнением кровь,
И пот впитала белая рубаха.
Мир утонул в лучах любви глубокой,
Растаял вдруг, как призрак прошлых лет,
Падений, грусти, радостных побед,
Закрыв шлагбаум жизни – одинокой.

Ночь рисовала красками страстей,
И полный штиль, и урагана рокот,
И стон, и откровений – шепот,
В тенях уже оплавленных свечей.

Рассвет принес не ясность ощущений,
Тепло в душе, и слезы на глаза,
И мысль крамольную, за что же небеса,
Их наградили тяжестью мучений.
Но чай вскипел, свисток зашелся «криком»,
Она накрыла стол, как в первый раз,
И поняла, счастливей, чем сейчас,
Ей не бывать, при всем желании – диком.

Зашел он в дом, неся в руках дрова,
Сложил в углу, и растопил камин,
И осознал, из тысячи картин,
Лишь от нее, кружилась голова.
Их взгляды встретились, скупое понимание,
Взорвало мир, ведь это навсегда,
Любви огонь, журчащая вода,
Улыбки, стоны, дети и внимание!