Александр Холин - Ересиарх всея Руси

Звёзды считая на пепельном небе,
вспомнить не мог о былом,
где разгоняет недужную небыль
нежность пернатым крылом.
Там я считал бесконечные звёзды,
даже не мысля о том
кто этот мир из забвения создал,
чтобы за звёздным мостом
мог разглядеть, распознать и отметить
истину в слове живых.
Жить без любви может только на свете
шизик, подлец или псих.

Монархия света, монархия тьмы.
О, как это с детства знакомо!
И небо закатное цвета сурьмы
опять зависает над домом.
Мудрейшие книги лежат на столе —
сокровища ересиархов.
Но хищные тени бегут по земле,
печальные слуги монархов.
Ни свету, ни ночи умы не нужны.
Представьте:
сиянье без тени!
иль облако пьяной разнузданной тьмы,
и в небыль крутые ступени!
Рождён человек, чтоб на лезвии жить,
идти между тенью и светом.
А что же поэт?
Он не может ступить
ни шагу, не помня об этом.
Позвольте, зачем и скажите, к чему
природе нужны эти страсти?
Ты просто иди ни на свет, ни во тьму,
а к Богу за чистым причастьем.
Но я, как поэт, поводырь и певец,
помочь не смогу, не посмею.
Коль ты не поднимешь терновый венец,
я просто тебя пожалею.

Ну, что ж, опять расставленные точки,
и солнца луч в сознанье точно смерч!
Я видел Зазеркалие воочью,
но это не была простая смерть.
Пустого и простого в этом мире
никак не отыскать. Ты мне поверь.
А точка – продолжение в пунктире
утрат, страданий, вздохов и потерь.
Невероятно!
В параллельном царстве
совсем не так, как представляют здесь.
Там нет судов, и есть не те мытарства,
и воздух, словно пламенная взвесь.
И нет мучений душ на сковородках,
а есть свирепый вихорь изнутри.
Я там изведал несколько коротких
уколов совести…
И сколько не ори,
и сколько не кричи, там нет спасенья,
и места под счастливым бытиём.
А есть воспоминание мгновенья
про запах тела, что смердит гнильём.
Быть может я – гнилой и непохожий
на всю ту боль, которую другим
принёс при жизни – не простой прохожий,
а грешный и нахальный пилигрим.
Быть может, я сказать во искупленье
про царство Зазеркалья должен вам?!
На это мне отпущены мгновенья.
А сколько? Сколько…
я не знаю сам.

Расставляются точки над «и»,
устаканился пьяненький дым,
и в былом незаметный надир
стал похож на символику дыр.
Стал похож на запретную дверь
в Зазеркалье и антимиры.
Что смеяться?
Возьми и проверь,
заглянув в подпространство дыры.
И тогда ты поймёшь, человек,
почему – «уходя – уходи» —
нам твердят миллионы калек,
не сумевшие в космос уйти.
Это надо не высказать вслух,
а прочувствовать плотью души.
Тополиный срывается пух
и маньячат из дыр миражи.
Это было и есть, а пока
я июньской пленён красотой.
Улыбается космос слегка
над извечной моей суетой.

Я ничей!
Нет беспечней боли!
Но ничьей в облаках кружа
и ничьей не подвластна воле
чует волю моя душа.
И становится ей известна
тайна самой тугой струны.
Но из рук уплывает песня,
словно пена морской волны.

Руки её – две старинные чары.
Пей, и почувствуешь запах дождя.
Пей, и ударит волною угара.
Пей, и забудешь навеки себя.
И проходя мимо зим и созвездий
в самых загубленных людом веках,
будешь болеть, ожидая известий,
знаменья, знака на чьих-то руках.
Что же ты медлишь?
Боишься забыться?
Воля твоя и беда – не беда.
Слабым из них никогда не напиться,
вольным без них не бывать никогда.

Руки её – две старинные чары…

Уходя, я прощаюсь с тобой,
будто чёрточку жизни теряю.
Снова полдень бездумно слепой,
снова взгляд на ветру выгорает.
Уходя, я прощаюсь навек,
будто нет или больше не будет.
Кто я? Просто смешной человек,
искривлённый безвременьем буден.
Уходя, я прощаюсь любя.
Пусть судачат досужие люди.
Коль не будет на свете тебя,
то меня, я уверен, не будет.

Время разбрасывать камни,
время их собирать.
Кто-то способен веками,
словно костёр, догорать.
Кто-то весёлою спичкой
вспыхнул. И сразу погас.
Жизнь – это тоже привычка
и неудавшийся фарс.
Но без царя и без Бога
в сердце – не встретишь Любовь.
Толку не очень-то много
от полновесности слов.
Если живёшь настоящим —
будущему не лги.
Всё полновесно, скользяще,
словно мерцанье пурги.

Листья рыжие кружат, кружат
посреди продувных аллей.
Этим листьям уже не нужен
вздох покинутых тополей,
или взгляд одиноких клёнов,
или слёзы тревожных ив.
Это танец в октябрь влюблённых.
Это вальса простой мотив.
Жив ли будешь, или кружиться
станешь ты в продувной стране,
или буквами на страницу
угадаешь в тетрадку мне?
Этот танец тобою выбран,
ключ скрипичный кленовых нот.
Я листок из тетрадки выдрал
и побрёл как по речке, вброд.

Грязным снегом запорошена
продаваемая Русь.
В долларовых лужах брошена,
утонула наша грусть.
Грусть о той, о несгибаемой
кости в горле у врага.
Сослагаемой, склоняемой
стала Русь – и вся пурга!
Лишь чумное словотворчество
по дорогам, точно встарь,
и в Писании пророчество:
храм построен!
На алтарь
много небыли положено,
но столичная пурга
так бела и так ухожена —
вот и вся вам недолга.
Вот и всё вам словотворчество
и мычанье на луну.
Что ж, гуляй, моё пророчество,
пока жив, на всю страну!

Я ребёнок военной России,
утонувшей в нескладных боях.
Снегом белым меня заносило,
как в окопе, в обыденных днях.
Снегом белым меня заносило,
и тревожила смерть у виска,
и чумная судейская сила
против шерсти трепала слегка.
Наблюдал я как нелюди-люди
нашу родину распродают,
как голодным подносят на блюде
просвинцованный снежный уют.
Мне хотелось завыть и вцепиться
в сало толстых улыбчивых рож,
и поганою кровью напиться
продавцов, или взять их на нож.
Что же, нечисть опять ополчилась?
Но, как встарь, на житейском пути,
Русь моя, если ты помолилась,
проходимцев крестом освяти.