Александр Холин - Недостроенный храм

Что я нашёл?..
Впрочем, что я искал
в сонмищах войн вековых и ничтожных?
Видел везде только смерти оскал
в массе улыбок, заведомо ложных.
Видел стремленье найти пустоту,
чтил добромыслие, удаль полёта.
Скоро ли люди поймут красоту
жизни без денег, без суетной рвоты?
Я не забуду надежду и страх —
истину жизни всем сердцем приемля.
Правда повсюду:
в горах и лесах,
в нашей Любви, охраняющей землю.

Как Символ света,
солнечные пятна
упали на ладонь мою —
взгляни!
И на полу от рамы —
тень распятья.
Или! Или! Лама савахфани?
И свет – не свет.
И вера – изуверство.
И ночью душат мёртвые огни.
Возводят в аксиому лицемерство.
Или! Или! Лама савахфани?
И на полу от рамы —
тень бессилья
так близко,
только руку протяни.
А, может, это в будущее крылья?
Или! Или! Лама савахфани?

Я светом, я тьмой, я слепою дождинкой
тебя ожидаю на русских ветрах.
В далёких краях я простой паутинкой
к тебе прилечу, чтоб развеялся прах.
И ты бы восстал, будто Феникс из пепла,
и снова почувствовал меч-кладенец.
И я бы тебя, мой владыка, воспела,
ведь нашей любви не наступит конец.
Ты в землю чужую смерчом-ураганом
отправился ратное дело вершить,
и утренний луч, как душевная рана,
как пламя онгона, что не потушить.
Проснись же, мой витязь!
Давно отзвенели
капели с прогретых Ярилою крыш,
и летние иволги в рощах отпели,
и в небыль уходит осенняя тишь.
Ну, что ты молчишь?
Иль чеченское небо
вдруг стало милее, чем русская ширь?
О, сколько же русских отправлено в небыль
еврейским кремлём!
Президент-нетопырь
страну без зазрения совести губит.
Он – вор голубой. И худой окоём.
Я Бога молю:
пусть ублюдка полюбит
панический страх захлебнуться дерьмом!..

Чу?! Где-то метелица свищет
и снова не видно ни зги.
Бреду я, бездомный и нищий.
Страной управляют враги.
И так уже науправлялись,
что нищенством крепнет душа.
Мы жили, врага не боялись,
а он подползал, не спеша.
Смотри!
В мышеловках валюта!!
Нельзя!..
Но берём и берём…
Лишь только вопрос:
почему так
сроднились с кремлёвским ворьём?!?
Сроднились с ворьём? – значит, сами
воришки до мозга костей,
качаемся меж полюсами
и ждём непременных гостей.
Гостей, что хомут засупонят
и плёткой по рёбрам пройдут…
А мы под метель, но с гармонью
всё ждём:
перемены грядут.

Пустынная страна не тешит взор
паломника, бредущего по кручам,
к ползущим над землёй тяжёлым тучам,
несущим то ли славу, то ль позор.
И сонмы стран – детей одной страны —
и сонмы лиц, в одно лицо сливаясь,
пророчили идти, молясь и маясь
за пепл Неопалимой Купины.
Но светлый луч, как белый омофор,
сквозь мрак и темь к паломнику пробился.
И, плача, человек перекрестился,
благодаря за жизнь и за костёр.

На рассвет от крови розовый,
словно Благостную Весть,
в кандалах везут Морозову,
и замёрзнувшая взвесь
вся дрожала в ожидании
с неба Страшного суда…
Это всё для нас предания
через дни, через года.
Захлебнулось время криками,
поселилась в церкви гнусь,
и сломалась в лапах Никона
наша праведная Русь.
Век семнадцатый [1] На Вселенском Соборе в 1666 году окончательно утверждена «шепотная» православная религия. . И нелюди
прикрываются крестом.
год семнадцатый [2] 1917 год принёс России долгое время интервенции и геноцида. . И нелюди
в красном мареве густом.
И семнадцатого августа [3] С 17 по 21 августа 1991 года – агония СССР.
те же нелюди вокруг.
А над Русью взмыли аисты
с криком – с севера на юг.
Скоро будет время грозное
без поблажек, без прикрас.
И болярыня Морозова
молит Господа за нас.

В какой-то дрёме очень странной
остекленела наша Русь.
Зелёный морок по урманам
застыл…
как будто дремлет грусть.
В деревне пусто.
Нет майдана.
И нет на пастбище коров.
С остекленением тумана
не видно люда на Покров.
Да и в домах немые окна —
пустынно.
Будто бы погост,
под сизым дождиком промокнув,
открыл в немую небыль мост.
России горькая кручина —
в мосту прогнившая доска,
но мать-старушка неповинна
в том, что свирепствует тоска.
Всем наша Русь дарила щедро
благословенье и уют.
С песком златым чумные ветры
нам отходную пропоют.
Хрустальным стало ударенье.
Эй, потерявший стремена,
в гробу стеклянном ждёт спасенья
остекленевшая страна.

Урочный пляс в урочный час —
всё так пристойно, всё как надо.
И блеск твоих весёлых глаз,
и шёпот губ в аллеях сада.
Не опалён и не разлит
твой взор, но временем окован.
И вот мне чудится Лилит,
я луноликой околдован.
В неярком отблеске свечей
два взгляда пламенем объяты —
сродни скрещению мечей
между Изидой и Гекатой.
Но этот танец знаю я,
он сердце мне восторгом полнит.
Танцуй, танцуй, душа моя,
как ветерок по синим волнам,
как беззаботная луна
среди сверкающего снега.
И вихрем танца сметена
вся мощь богов, вся тишь и нега.
Ах, этот плен!
Восторг!
Экстаз!
Паденье в пропасть и услада!
Но нежность рук, но голос глаз
узнал я, дочь Иродиады.

Не горе, но горечь осудного слова
и неразделимую долгую ночь
несу, словно тайну Святого Покрова,
напрасно стараясь себя превозмочь.
В безмолвном моленье,
в несбывшемся крике
моих откровений,
стихов
и поэм,
изломы ущелий —
морщины на лике.
И я, как морщина, изломан и нем.
И трудно пытаясь молиться хоть словом,
хоть взглядом, хоть трепетом мёртвых ресниц,
я вижу огонь, оживающий в новом
прочтении старых от века страниц.

Перестук колёс, перестук,
или звон в ушах, или звон?
Мир давно пронзил тяжкий звук,
тяжкий звук пронзил, или стон?
Но беда моя – не беда,
если рядом ты в снег и в дождь.
И в голодный год лебеда
уж не вызовет страх и дрожь.
Уж не вызовет смачный дым
недокуренных сигарет.
Я же был всегда молодым,
и умру, поверь, в цвете лет.
Мир опять пронзил тяжкий звук,
и стрела летит вслед за мной.
Перестук колёс, перестук.
Или вой по мне, волчий вой…