Евгения Полька - Людям очень нужны стихи

«Людям очень нужны стихи, —
Старый Бог говорил у пристани. —
Оттого ль Вавилон погиб,
Оттого ль древний Рим не выстоял?

А я клялся им, говорил,
Что в стихах и любовь, и искренность.
Оттого ль прекратился мир?
Оттого ли Гаврило выстрелил?

И когда не хватало сил:
Ни любви, ни добра, ни Бога,
Я прислушаться их просил.
Я им Пушкина слал пророком.

И, закончив едва с игрушками,
В истоках своих путей,
Не люди учили Пушкина.
А Пушкин учил людей.

Людям очень нужны стихи.
Больше хлеба, вина и имиджа.
Под давленьем любых стихий
Можно телом упасть, но выдержать.

Когда время ломает правила,
Люди жаждут духовной помощи.
Маяковский – исчадие дьявола.
Только промысел все же Божий он.

И порой нет совсем толку
Ни в кресте, ни в моем имени.
Но зато помогал Теркин.
И учил очень ждать Симонов.

А когда мир тонул в лихих,
Цой им раны прикрыл ладонями.
Людям очень нужны стихи.
Очень жаль, что они не поняли».

Одни говорят: будь проще. Другие – пиши сложнее.
Одни говорят: короче. Другим – лишь бы подлиннее.
А мне бы писать и только. Ловить из вселенной нити.
Творить, обращаясь в Польку. И коль что не так, простите.

Простите, что где-то зыбко. А где-то метафор мало.
Что стих не родил улыбку, сердца не сковал металлом.
Что где-то ушло от темы. А где-то не вышло ритма.
Что где-то уж слишком смело и тянется, как молитва.

Простите, хотите коли. А коль не хотите – просто
Идите в другое поле. Поверьте, там чище воздух!
Там бабочки да деревья. Там люди и их улыбки.
А я убиваю время: в цитаты ловлю ошибки.

А я нахожусь в покое меж трех и шести по утру.
Воюю сама с собою – проигрывая как будто.
В ловушке своих аллюзий свое обретаю место.
Сгораю в огне иллюзий. Бросаюсь с разбегу в бездну.

Я не нахожу покою с шести и до трех по ночи.
За маской своих героев, лицо раздирая в клочья,
Теряю себя как личность, в своем растворяясь вечном.

А я не могу публично! А я не толкаю речи.
Я не призываю к битвам. И не создаю каноны.
Не режу сознанье бритвой. В стихах не творю иконы.

Живу – как умею – просто. Не жду ни похвал, ни жестов.
И как выдыхают воздух, порой выдыхаю тексты.

Маэстро, хотите чаю? Пирог со слоеным тестом?
А коли судить по чести, то вот она, суть вещей.
Маэстро, я выживаю. Под этим гранитным прессом
Мне все еще интересно по маскам читать людей.

Пусть руки мои неточно рояльную гладь лелеют
И в профиль я будто тлею, хотя и горю в анфас.
Пусть давят на позвоночник привычные «не умею».
Но в сердце моем теплее, когда я играю вальс.

А вы отточили навык, как точат ножи убийцы.
И тянется вереница знакомых до боли нот.
Средь всех этих серых галок вы светите. Вы – жар-птица.
Для вас небеса – граница. Но вам не знаком полет.

Маэстро, хотите чаю? Пирог со слоеным тестом?
И коль говорить по чести, то вот вам прямой ответ.
Маэстро, я выживаю. Под этим гранитным прессом
Мне все еще интересно. А вам, к сожаленью, нет.

Я пыталась поймать руками —
утекала водой сквозь пальцы.
Я на сладкое зазывала —
не желала со мной остаться.

Я кричала, что буду строгой, —
убегала, поджавши хвостик.
Притворилась бы недотрогой.
Да вот только, наверно, поздно…

Мол, другие теперь милее.
«Там теплее и нет скандалов.
В старых замках летают феи,
веет ветер в старинных залах.

Там в межзвездных мирах герои
рвутся в бой и рискуют жизнью.
Ну а ты тут сама с собою.
Все шумишь в бытовухе мышью…»

И какое ей, верно, дело,
этой рыжей и бессердечной,
Что я ночь без нее ревела,
обнимая себя за плечи.
Было страшно одной остаться
и представить себя без музы.

Утекала водой сквозь пальцы,
растворялась в потоке музык.

А однажды вернулась пьяной,
на диване уселась с краю,
Начинала слегка жеманно.
И ревела, и хохотала.
«Я пустилась, – твердит, – по свету,
только крылья взяла и узел.
В мире много других поэтов.
И у каждого есть по музе.

У кого-то их гостьи редки,
кто-то спит с ними, как с шалавой.
Кто-то держит в железной клетке
(и таких, черт возьми, немало!).
Кто-то ловит у конкурентов,
кто-то продал на барахолке.
Кто-то выменял на агентов,
чтоб поставить себя на полки.

В мире много других поэтов,
и добрее, и много лучше.
Но с тобою атласной лентой
повязал нас навеки случай.
Мы не лучшая, знать, команда.
Но другой породнил нас фактор.
Мы воюем пером за правду:
стерва-муза и мямля-автор.

Штрих по вечности будет тонким,
но останется острым следом.
И, возможно, среди потомков
вспомнят музу с ее поэтом.
Повязали навеки души
белоснежной атласной лентой.

А не вспомнят – так им же хуже.
Мы бы стали смешной легендой».

Привет тебе, тот, кто его никогда не прочтет.

Пишу тебе это письмо пересохшей гуашью.
Рисую в нем реки, леса, голубой небосвод,
И пашню… представь, бесконечную желтую пашню.

В ее лабиринтах высокой и высохшей ржи
Мы ищем друг друга, должно быть, шестое столетье.
Шестое столетье, где нет ни единой души.
Лишь ветер… представь, бесконечно гуляющий ветер.

Ты слышишь: мы слушаем пение крошечных птиц
И любим друг друга, забыв о прошедшем и прочем.

Ты помнишь росу на изгибах мохнатых ресниц?
А ночи… ты помнишь? Бескрайние темные ночи.

Пишу тебе, тот, кто его никогда не прочтет.
Слезами мочу поврежденные временем краски.
Рисую в нем реки, леса, голубой небосвод,
Напрасно.
Представь, совершенно, до боли
напрасно.

И если я постарею телом,
Люби меня до скончания дней.
Порой неловкой, порой несмелой.
Такой же точно. Иной – не смей.

И если я не смогу подняться,
Гуляй по паркам за нас двоих:
Снимай с цветов потускневший глянец,
Носи мне маки. Всегда носи.