Владимир Ишечкин - Мастер и Путь. Слепок с эпохи

Справа батюшка Дон, слева матушка Волга.
Между ними степная колышется холка.
Да в ленивом раздумье змеится приток:
То ли к западу взять, то ли течь на восток?
Золотая орда у него гостевала.
Только нет и следа от былого привала.
Над водою в избытке толпилась арча.
На нее из шатра указала камча.
Верно поняли знак приближенные хана.
– Арч ада! – разнеслось над кострищами стана.
Имя малой реки заронила орда,
На скаку казаки вознесли:
– Арч еда!
Оседлали приток дети Тихого Дона.
И не знала Россия надежней заслона.
Отражался в затоне казацкий курень,
Были рядом арча и донская сирень.
На дверях оберегом служила подкова,
Но смущало от старца заветное слово.
Молвил он под иконой, вставая с колен:
– Если все хорошо, значит, жди перемен…
Он как в воду глядел! Заскрипело кормило,
На оплот паровозы наехали с тыла.
Через степь потянулась вагонов орда.
Отпадала нужда в рубеже Арчеда.
Скромный веер путей с одиноким вокзалом.
Арчеда поездам тоже стала привалом.
Но события словно срывались с цепи,
Новый мир на крови громоздили в степи.
О поречье особой не может быть речи,
Облака обожгли поминальные свечи.
Казаки, из живых, поделили табак
И сплотились в рабочий путейский костяк.
Верховодил Донецков, причем без промашки.
У него и фамилия – высверки шашки!
Да такому вовек с колеи не сойти!
И назначен он был бригадиром пути.
Контингент пребывал в состоянии грогги
От щедрот окаянной железной дороги!
Посезонно одеждой снабжала она.
Инструмент выдавала, платила сполна.
Труд среди поездов не сказать, что у грядок.
Но в дома казаков постучался достаток.
Завозили к зиме дармовой уголек,
За него не взимали с кормильца налог.
А под отпуск давали путевку со льготой.
Отдохни, подлечись! Ну, и дальше работай.
Полагался, к тому же, бесплатный проезд.
Тот, который дорожный бюджет не проест.
Мог оставить кормилец наследнику-сыну
Общий путь, социальный пакет и корзину.
Бригадир кашлянул на досуге в кулак.
Вроде правильно все, только что-то не так.
Что случилось с наследной казацкой затеской?
Сын открыто доводится Разину тезкой.
Но просить не пойдешь ни в профком ни в партком,
Чтоб его воспитали донским казаком.
Вообще в стороне с распатроненным бытом
Не доверишь судьбу лошадиным копытам.
И в армейских полках строевого коня
Потеснили мотор и стальная броня.
От подростка он прятал старинную пику,
Чтобы не было смеху и бабьего крику.
Устарела для дела, опасна в игре.
Для забавы найдется дрючок во дворе.
Вот когда окликали наследника «Стенька!»,
Бригадир веселел, отлегало маленько.
А традиции в жарких боях полегли.
С ними вместе ушли и наделы земли.
Стенька рос без коня, без клинка и винтовки.
Не попал бы и в цирк без лихой джигитовки.
Братцев-кроликов он у себя разводил.
Те не знали подпруги, уздечки, удил.
Были кролики очень милы и красивы.
Он бросал им траву, ветви тальника, ивы.
Целый день продолжался зеленый обед.
От ветвей оставался лишь белый скелет.

И не слабо, хотя это тайной сокрыто,
На Олимпе-горе пировала элита.
Перед Зевсом белуги метали икру,
Ею он заедал Самогон, точка, ру.
Афродита без мужа – стоял он у горна –
Усмиряла коктейли горстями попкорна.
Рядом нежился Пан. Горный полукозел
Афродиту не раз пьяным глазом обвел.
– Ты мой козлик, – шепнула она кавалеру,
Потащила его в именную пещеру.
Но брезгливые камни молчали в ответ.
Тамада Аполлон, бог порядка и меры,
Просто выпал осадком в норвежские шхеры.
Над пещерой сгорал от стыда помидор.
Фонари – Амстердама стыдятся с тех пор.
Как на Старую площадь вползала чернуха,
Так и Зевсу о дочке шепнули на ухо.
– Афродита, вернись! Повторяю: назад!..
И отцовский приказ подтвердил камнепад.
Голосок долетел из пещерного схрона:
– Что естественно, папочка, то не позорно.
– От Дионы она, – поддевала жена. –
Значит, папа блудил, а она не должна?
– Не разборчивы женщины в выборе цели.
– Потому что мы созданы лишь для постели.
– Что ты, Гера! А чувство? Кипенье страстей?
– Зевс, любовь – увертюра к рожденью детей.
Баба, Зевс, попадает под вашу десницу.
Но никто не убьет в нашем теле блудницу.
– Так зачем ты разбила античный сосуд?
– Ревновала.
– А в мыслях разгуливал блуд?
– Угадал!..
Ярость мужа не знала предела.
И семья континентов у нас поредела.
Сверху ринулась осыпь болидов, комет,
Будто свадьбу встречали горстями монет.
Откровенна жена – воцаряется хаос.
Хуже, если она муженька водит за нос.
Может некое диво, незнамо откуль,
Кувыркаясь, нырнуть в водоем Чебаркуль.
Тамада Аполлон жаждал мирной развязки.
Поспешил объявить песни, танцы и пляски.
Дрязги стихли, наметился праздничный круг.
И химеры в него натащили подруг.
После лиры и арфы бренчали кифары.
Хоровод разделился на группы и пары.
Подносили вакханки вино от лозы
И нарезанный сыр от овцы и козы.
Под трень-брень своих струн два известных сатира
От вина отвлекали участников пира.
Первый пел, что Харон дорожит часом икс.
А второй, с хрипотой, – что не хочет за Стикс.
Громовержец внимал им и слушал Гермеса.
И не понял из речи его ни бельмеса.
– Ты хороший лазутчик, – сказал. – Но торгаш,
Покровитель коррупции. Маму продашь.
– Я служу становлению среднего класса.
А в итоге? Упрек от отца и гримаса.
– Ладно! Выпей, отведай картошечки-фри
И доклад свой доходчиво мне повтори.
– Получил я письмо от сарматов и скифов
Под секретной охраной запутанных грифов.
В междуречье Ра – Дон… Ой, пардон!.. – Танаис
Неплохой человек в думах крепко завис.
Иногда он сидит как Мыслитель Родена.
Только локоть не давит другое колено.
Сразу видно, что он современный казак.
Опирается лоб на солидный кулак.
– В чем опасность? И есть ли на деле тревога
Для команды Олимпа и каждого бога?
– В том опасность, что люди под натиском дум
Променять могут разум на шурум-бурум.
Трудно мыслить потом о святом и высоком.
Всю команду с Олимпа смахнут ненароком.
Сгинет праздничный пир. Ни любви ни игры.
Ухнет сказочный мир прямо в тартарары.