Михаил Цетлин (Амари) - Цельное чувство. Собрание стихотворений

Благодарю Тебя, Господь,
Что дал Ты благо мне
Всё пережить и обороть
И быть в родной стране.

Благодарю свою судьбу,
Что кончен долгий сон,
Когда я заживо в гробу
Был тесном погребен.

И мир казался наг и пуст
И сух, как голый куст,
И воздух тяжко, душно густ
Для страдных, жадных уст.

Пусть услыхал я в злой июль,
Как пенье странных птиц,
Те свисты, всхлипы, взвизги пуль
На улицах столиц.

Услышал грохоты громов
И скрежеты зубов,
Как будто вои мертвецов,
Восставших из гробов.

Увидел бедную страну,
Страну надежд моих,
Как бесноватую жену,
Что в корчах бьется злых.

Но всё во мне кричит, вопит:
Я жив, я жив, я жив!
Кругом распад, разгул и стыд.
Но я, я жив, я жив!

Смерть стережет, как хитрый зверь,
Висит над головой.
Но если я умру теперь —
Я в жизни жил – живой!

И вот опять, и вот опять мы здесь, в Москве, с тобой.
И эту радость испытать нам суждено судьбой:
С тобой прийти к истокам вспять, о, друг любимый мой.

Здесь можно меньше тосковать, забыть, что близко дно,
Здесь можно жить да поживать, а как, не всё ль равно!
И горе легче избывать, коль горе суждено.

Быть может, будет жизнь легка и милосердна к нам,
И рока поведет рука по мирным нас тропам.
Здесь можно жить легко, пока не оскудеть годам.

И жизнь так не замечать, как воздуха кругом,
Словно рассеянно читать романа милый том,
Не ждать, не думать, не гадать о том, что ждет потом.

И в рое будничных забот, забав, затей, труда
Здесь можно будет кончить счет, когда придет чреда,
Чтоб скрыться с глаз за поворот пути, идя куда?..

О, что здесь есть, кроме усталости?
Смотрю на вас, друзья мои!
Немного мудрости и жалости,
Немного боли и любви;
Да тень прозрачная вечерняя —
Еще не близкой смерти час,
Да жизни будничные тернии,
Деля, соединяют вас!

Мне тени мертвые предстали
На краткий час.
Слова забытые шептали
Еще мне раз.

Припоминали всё, что было
Давно-давно.
Что сердце бедное забыло,
Как суждено.

И было мне немного страшно,
Слегка, чуть-чуть.
Тоской и радостью вчерашней
Сжимало грудь.

Немного страшно, неуютно
На беглый миг
Увидеть с яркостью минутной
Былого лик.

Или магическое средство,
Безбольный яд,
Вернули юность мне и детство
На миг назад?

Когда бы это просто память
Зажгла свечу,
Я зажигал ее бы пламя,
Когда хочу.

Нет, без желанья, против воли
Пришли они,
Сгустившись в каплю сладкой боли,
Былые дни.

Совсем небольшой ныне стала земля,
Который уж год:
С тех пор, как вдали, клубы дыма стеля,
Легко бороздя водяные поля,
Бежит пароход.

Совсем небольшой и уютно земной
Уютом квартир,
Знакомой, доступной, обычной, родной.
Она не загадочный и не иной
Таинственный мир.

Но вот я хочу увидать красоту
Ее – до конца.
Как каждую перед разлукой черту
И каждую складку, и эту и ту,
Родного лица.

Чтоб стало еще мне милей и родней
Родное мое.
Чтоб душу насытить всей прелестью дней
И без сожаленья покоиться в ней,
Уйти от нее!

Деликатные усики риса дрожат,
Не поля, а игрушечный сад.
Грядок тоненьких светло-зеленых ряды
Из-под темно-зеленой воды.

Деликатные усики риса дрожат.
Ряд и ряд, ряд и ряд – квадрат.
Как квадратиков шахматных точны ряды,
Как фарфоров глянец воды!

Деликатные усики риса дрожат,
О, Япония, – ласковый сад.

По улицам Токио
Туфли шуршат.
Башмаки деревянные
– Ток-ток – стучат.
Люди странные,
Поклоны глубокие.
Какие далекие,
Какие обманные
На улицах Токио
Огни дрожат…
Дни ворожат…
Сны сторожат…
В цветистом потоке я
Иду наугад.
И чуждую душу я
Рассеянно слушаю:
Башмаки стучат…
Туфли шуршат…
Люди спешат…

Мать с сынком своим играла,
Наклонялась, убегала,
Вновь сначала начинала,
Улыбалась и кричала:
«Сайонара» —
До свиданья.

И хорошенький япончик,
Круглый, пухленький, как пончик,
Хохоча всё звонче, звонче,
Кимоно ловил за кончик:
«Сайонара» —
До свиданья.

Любовался я простою
Этой милою игрою,
Вспоминая, что порою
Так мой сын играл с женою:
«До свиданья» —
Сайонара.

Разве я чужой, прохожий?
В мире всё одно и то же.
Разно так и так похоже!
Вот уеду – ну так что же?
«Сайонара» —
До свиданья!

О, стихи, вы никому не нужны!
Чье отравит сердце сладкий яд?
Даже те, с которыми мы дружны,
Вас порой небрежно проглядят.

И одна, одна на целом свете
Ты теперь, быть может, после дочь
Полно примут в душу строфы эти,
Над которыми я плакал эту ночь.

Вот яблоки, стаканы, скатерть, торт.
Всё возвращаться вновь и вновь к ним странно.
Но понял я значенье Natures mortes,
Смотря на мощные холсты Сезанна.

Он не поэт, он першерон, битюг.
В его холстах так чувствуется ясно
Весь пот труда и творческих потуг.
И все-таки создание прекрасно!

В густых и выпуклых мазках его,
Как бы из туб надавленных случайно,
Царит, царит сырое вещество,
Материи безрадостная тайна.

На эти Natures mortes ты не смотри
Лишь как на внешние изображенья.
Он видит вещи словно изнутри,
Сливаясь с ними в тяжком напряженьи.

Не как Шарден, не так, как мастера,
Готовые прикрасить повседневность,
Которых к Natures mortes влечет игра,
Интимность, грациозность, задушевность.

Сезанн не хочет одухотворить
Их нашим духом, – собственную сущность
Дать выявить вещам и в них явить
Материи живую вездесущность.

И гулкий зов стихии будит в нас
Сознанье мировой первоосновы.
Ведь семя жизнь несет в зачатья час
И в корне мира Дело, а не Слово.

Утерянное он нашел звено
Между природой мертвой и живою…
Как странно мне сознанье мировое
Того, что я и яблоко – одно.