Марлена Рахлина - Собрание стихотворений. Роман в стихах (сборник)

гудит машинка швейная,
как некий добрый зверь:
надежная, семейная
защита от потерь.

И ветры в дом не просятся
зайти на полчаса,
и тихо так доносятся
людские голоса.

А думать будем после мы,
когда пойдут дожди.
Цыплят считать по осени…
Прищурься. Подожди.

«В этой маленькой корзинке
есть помада и духи,
ленты, кружева, ботинки –
что угодно для души».

Путь мой долгий ли – короткий,
день богат или убог –
в этой маленькой коробке
вперемешку – быт и Бог.

В этой маленькой заначке
что запрячу – сохраню:
очень странные задачки,
очень разные меню.

Поворачиваю тонны,
безоружна, налегке –
в этом круглом, в этом темном
в этом странном сундуке.

Из податливого воска
жизнь прекрасную леплю
в этой старенькой авоське,
где дышу я и люблю.

Вот и снова после сна я
обрела себя, живую:
в честь чего, сама не знаю,
потихоньку торжествую.

Над потерями глухими?
Над болезнями? Над горем?
Дураку вода в графине
обернулась синим морем.

Вздел на пальчик он колечко
перемен и поколений,
и теперь ему, конечно,
сине море по колено!

Как оно нас ни качало –
подросли сыны и дочки:
можно все начать сначала,
с этой качки, с этой точки!

На сером снеге – черный грач,
так значит, каяться не будем?
Конец зиме, не плачь, не прячь
любовь к веселью, нежность к людям.

Не так уж страшно, ты пойми,
не так смешно, давай поверим,
не так уж стыдно быть людьми,
когда закончен счет потерям.

Когда сведен и замкнут счет
печатьми: горечь и усталость –
осталось кое-что еще,
не так уж много, но осталось,

и даже хватит до конца,
коль бережливо, коль с растяжкой,
делясь веселием лица,
последним хлебом и рубашкой.

Кто сказал, что мечта воспаленная,
обожженная, обделенная,
униженьем своим обозленная,
зовется «любовью неразделенною»?
Если так, значит, мало любил,
значит, мало любил, значит, плохо любил,
значит мало и бедно, и плохо любил,
значит, не до последнего вздоха любил.

Не сумел ни увлечь, ни зажечь, и не сжечь,
Не посмел даже рядом прилечь.

Если так, значит, бедно и скупо любил
и не мил,
и не нужен ты был.

Когда кромсаешь ты, звеня,
сталь на моей надежде,
ты убиваешь не меня:
я человек, как прежде.
Что человек? Он будет жить,
возьмет взамен любое.
А вот любовь его лежит:
расправились с любовью.
Но, грустно память теребя,
он все как будто должен,
и жаль ему – тебя, тебя,
кого не любит больше.
Вся боль растрачена, мертва,
засох на ранке бинтик.

Любите тех, кто любит вас.
Любите. Не убийте.

Умная и хитрая душа,
ты лукавишь, ты желанья прячешь.
Там прибавишь, там переиначишь,
и себя обманешь, не спеша,
умная и хитрая душа.

Умная и хитрая душа!
Можно ль от себя отгородиться?
Долго ли собой тебе гордиться,
ложью и невинностью дыша,
умная и хитрая душа?

Умная и хитрая душа!
Дым страстей глаза твои застелет.
Правда сердца прямо в сердце целит,
ум сломив и хитрость сокруша,
глупая, нехитрая душа…

Я не зову любовью чувство,
что ты мне близкий человек,
и чудо нежности, и чудо
спокойной верности – навек:

лишь назови – и встанут тени
над горем и смятеньем двух,
и сломлен оскудевший дух:
тебя поставит на колени
обидной страсти маята
и жизни грустная тщета.

А так – попутны наши звезды,
хоть друг от друга далеко,
и в чистой жизни – чистый воздух,
которым дышится легко.

Дай имя близости прекрасной,
нелегким словом назови,
не погаси любовью ясный,
простой и добрый свет любви.

Кругом шумят сады,
морской прибой высок,
мы вышли из воды,
мы бросились в песок.
На коже солнца боль,
блаженна и груба,
и волн пахучих соль
осталась на губах.
В прозрачной синеве
сияют и гремят
их музыка и свет,
тепло и аромат.
Их пеньем юг согрет,
у них свои права,
они тепло и свет,
им не нужны слова.

А нам слова нужны:
мы не назвать должны
любовию – любовь.
Нам нужно много слов.

Большая дорога. Сияющий снег.
Далеко-далеко идет человек.

Я счастье свое тебе брошу под ноги.
Я молча уйду с твоей чистой дороги.
В печали застыну, как в белом снегу.
Но разве я этим тебе помогу?

Желтеют листья, всходит озимь
и год спускается во тьму,
но я запомню эту осень,
сестру терпенью моему.
Так беспощадны и так кратки,
с печатью знанья и конца,
горят трагические краски
ее отважного лица,
так страстно продолжает повесть,
конец которой всем знаком,
удар дождей ее и посвист
багрово-золотых знамен.

Все та же комната: те же стены, и те же окна,
все та же, все та же комната.
Все те же стены, и те же окна, и тот же
несчастный дождь.

Все та же боль, как детский плач, как зимний
дождь, как утро без счастья, боль знакомая, –
и это правда. Лишь это – правда, а все
остальное ложь.

Сейчас я встану! Сейчас очнусь, отгоню!
Сейчас, сейчас это кончится!
Заговорю, засмеюсь, работать стану, поеду, поем,
и нехотя, медленно, постепенно снова жить
мне захочется:
телу – тепла и ласк, и лепета, хлеба –
зубам, мысли – мозгам, а поэту – о, поэту – поэм!
Зачем я живу, еще буду жить? Зачем моя боль?
Зачем моя радость и мужество?

Зачем держусь, и опять держусь, и делаю
жизнь по складам,
зачем любить мне, еще любить и опять любить,
и опять смеяться и мучиться,
раз это ложь, все это – ложь? А правда
осталась там,
все в той же комнате…

Никогда, никогда, никогда
не отнимешь поля от хлебов.
Никогда, никогда, никогда
не разрознишь деревья с листвой.
Никогда, никогда, никогда
волк не станет кормиться травой.
Никогда, никогда, никогда
не насытишь словами любовь!