Павел Бельдюгов - поэмы криминальной хроники

маленькие города без названий
вечера глухи как бутылка водки
на ржавых гербах снега да иней
и идешь вне зависимости от походки
почему-то сутулясь всегда в раскачку
в окнах тают немые старухи
посуда звенит ожидая жрачку
тишина и в плафоне сгоревшие мухи
улицы давятся грязью вороны
на столбах отбивают фокстроты
в миске слипшиеся макароны
за стеною любовь до икоты
напевает под нос зашивает колготы
носки может думает глядя в телек
после пятниц приходят субботы
вместе с пивом кино про калек
или славных героев с пистолетами
сны тревожны а если и снится
то бабы по-зимнему одетые
а к утру – африканские птицы

чтобы стать похожим на героя
нужно быть хмурым и сильным
изображать шопенгауэра или ковбоя
пахнуть потом мылом юзать кокаин
танцевать аргентинское танго и пить
только белую водку мечтать о сыне
носить тяжелые ботинки иногда ночевать
в гостинице или чужой машине
нужно уметь стрелять чтобы
пули непременно летели в десятку
знать всех местных шлюх помогать
старухам заправлять панталоны
курить безразлично но любить – тебя
и лишь для одной тебя быть героем

прочие герои маршируют строем
маршируют строем в дальние края

человек не с ружьем
но дурак с пистолетом
девка слезы ручьем
и куплет не допетый
кап по каплям в асфальт
пышнотелой столицы
упадет синий март
в лужу талой водицы
и такая тоска
что не сохнет стакан
что дуло у виска
и не сунешь в карман
мостовую и свет
здесь замерз на стекле
чтобы пьяный поэт
так и плакал а мне —

мне бы просто шагать
мне бы просто глазеть
и глаголы считать
плавя солнце на медь

царствующая особа
готовится к раннему завтраку
подогретый фарфор
отражает лица прислуги
бьет восемь
птицы снимаются с елей
совершая круг почета
над заснеженной резиденцией
розовощекий караул
переминается с ноги на ногу
шуршание салфетки
повязываемой на шею
подобно команде смирно
и мир – замирает
несут яичницу

когда-то клялся больше не писать тебе стихов
здесь дело даже не в столь странном чувстве
связующем в одно тебя тот город сито снов
меня дымящуюся чашку кофе реку в январе
здесь дело даже не в любви и кнопках телефона
словах делах разлуке ожидании иных запретах
ошибках времени уловках скользкого перрона
промокших спичках и забытых сигаретах

так долго не писал тебе стихов что думал
не осталось места в голове для зимнего пейзажа
как пьяный землемер я рисовал волной овал
пустынной площади и каждый угол метил сажей
чтоб защитить свое и уберечь твое пространство
мне не стать другим но в этом трепетном стиле
распрощаюсь с тобой и вернусь в свое самозванство
позабыв между строф о суровом зубастом зоиле

у бога выменяв уменье исповедоваться в строчках
став невидимкой тенью на стене немного психопатом
проезжим заплутавшим в позабытых адресах
я плох в ипостаси героя товарища старшего брата
правоведа и библиомана любителя модного ретро
но зато если быть до конца откровенным
по ночам я действительно слышу мелодию ветра
но навеки останусь для этого камня чужим

только прошлое заботит слух золотого мальчика
лишь зима определит порог его беспечности
в этюднике плохого рисовальщика
его дым – и тот стремится к вящей бесконечности
кому как не мне отдать сполна тебе должное
кому как не мне сесть в полуденный поезд
всю дорогу считая столбы и смеясь невозможному
путешествовать мимо покинутых траурных мест

в 19 году
ему семнадцать лет.
в моем роду
он самый древний дед.
на чахлой кобылке
с трофейным наганом
лицо без ухмылки
из своего кармана
слов не тянет
там табак да крошки
днем делом занят
вечерком на гармошке
мальчиков забавит
те отвечают лаской
деревенщина домовит
куркулек пшено в каску
сыплет с горкой
а крови не боится
закусит коркой
и не снятся лица
мертвых братиков
и смерть работа
по воде кругов
без счета.

когда он умер
я еще не был
и не стал пионер
но знак носил
и говорили матери:
«так похож на Ленина!»
мне было три
и снилась целина
ветер по траве
тела распятые
трубил на трубе
ставил запятые

своего соседа
дружка финал
один и что ж
деда, деда!
и я бы резал
дайте нож.

холстам и маслу прочим артефактам
столь трепетно возлюбленным иными
праздными гуляками с монмартра
заполнившим стаканы зимним солнцем
залившим в позолоченные рамы вечность
в прощальной судороге кусающих распятье
она предпочитала менуэты с манекеном
оскалы псов из длинных сновидений
казались ей предвестниками пресной муки
а боль не больше чем органом Иоганна
ведь музыка рождает только звуки
поклоны скорби не подвластны уху
но – объяв сетчатку в абсолюте
проложенным последует маршрутом
немому богу указав на дверь
свою судьбу загнав в пространство
меж четырех морей поправших камни
размазывая по картону экскременты
кровь и слезы ладонью ласковой
прощенья не даруя царствие приблизив
с колен крича воздевши к небу длани
она молила бесконечность неистово поклоны
отбивая именам не знавшим начертанья
свою литанию служа как панихиду
не став свободной но приблизив точку
превосходства над вселенной
в тот день она достала из обитого комода
обласканный триумфами смит—вессон
сорок четвертый русский браво щелкнул
прекрасная эпоха и ее конец
вошли во все учебники истории
кусты азалии под тем окном
цветут по-прежнему
а более – ни слова