Люба Правда - На языках хинди и суахили

Засыпает город Москва
Кокаиновым снегом, кислотным дождём,
Потянет в центр шляться тоска,
Иначе заживо, сука, сожрёт.

Разрастаясь в пропорциях и толщине,
Жирная тварь умножит под рёбрами зуд,
Алконавты высаживаются на Луне,
Цветаевой дочери – на Тверском мрут

С капиталом: бутылок – звенящая рать,
По карманам – пакетики с анашой —
Страшно, когда нечего проебать,
И как это хорошо.

Куплю себе фотоаппарат задорого
Пофоткать бомжей в ракурсах разных,
По ком звонит, отче, сегодня твой ржавый колокол,
Какой буржуй рябчика прикладывает к ананасу

И поглощает (если бы) тоску прорусскую
Народа, болевшего борьбою за родину,
На тебе, хочешь, ещё козырный туз,
«Наеби красиво» – лозунг Мавроди,
На.

Психоанализ потерпел крах в советских реалиях:
Фаллос для избранных, простолюдинам покажут член,
Есть только один способ выжить – стрелять по хозяевам,
Как-то же нужно
страну поднимать с колен.

1
Здесь должна была быть ссылка на гения,
А случилась ссылка в Воронеж,
Где Мандельштама посыпалось рвение:
Выронишь стих про тирана – утонешь.

2
Станешь струною звенящею, тонкою,
Руки на плечи – Хазиной Наде:
«Мир, из высоких материй он соткан,
Вы моим миром, жена, теперь правьте.

3
И на двоих нам не мёд и не золото,
Колос не спелый, а стебли бурьяна,
И я не знаю границ своей Родины», —
Так голос звучал Мандельштама.

4
А голос Сталина
В пастернаковском лежбище
Через трубу миллиона повешенных
В прелой, трупами пахнущей осени:
«Вы что скажете, Борис, про Осипа?»

5
А Пастернак (стоя, как перед дьяволом): «Мне, товарищ, про Осипа – нечего,
Давайте лучше о нашем искусстве… советском – о вечном».
Сатанинская поднимется сила… грузинская, правящая…
Сталин ему ответит: «Плохой вы, Борис, товарищ».

6
И положит трубку,
И положит поэта – на метафизический стол ампутации,
И человеку сражаться если бы с человеком,
Но Мандельштам не знает, ему с кем сражаться.

7
В безызвестность с Надей он едет,
Надеясь остаться здесь,
Потому что в следующем городе
Предчувствует свой конец.

8
Да, там его находят, там за ним приходят, не то чтобы взять автограф,
А в отделении в ракурсах разных поэта века пофоткать.

9
Смерть в вонючем овраге.
Место – Владперпункт.
Все земные силы и небесные тоже врут,
Врут все молитвы и лозунги с пометкой «боже, спаси»,
Только честная Хазина Надя перепрятать успела рукописи…

1.
Пока несуществующий Создатель планету вертит,
Катя размышляет о царице смерти,
Косноязычный ребёнок pretty Katie,
Её ненавидят остальные дети.

Горящий подросток путешествует по горящему туру,
Смерть гуляет без глаз с твоею фигурой,
Смерть не носит имён, ходит в платье помятом,
Она – твой чувственный трип без права возврата.

Смерть так же, как ты, имеет этапы взросления,
Смерть – это девственная тоска весенняя,
С аккомпанементом в виде скрежета красноглазой мыши
С холста сходят люди, и кровь в разные стороны брызжет.

2.
Но.

3.
Смерть – это не саблезубый тигр,
Не укус Дракулы на кладбище Новодевичьем,
Смерть – это пятна по всему телу родимые,
Татуировка в виде квадрата Малевича.

Смерть – это не человеческие пороки,
Это свет, под кожу искусственно загнанный,
Это некровоточащие раны, неглубокие,
Когда укусить хотели, а на деле – царапнули.

Смерть – это не следствие, а причина.
Булгаковская внезапность, хармсовский абсурд,
Будь уверена, что великие все эти мужчины
Тебя, великую, с потрохами сожрут.

Маша большая, Маша железная,
В Маше сто килограмм, в ней живут бездны
И давно затонул корабль «Титаник»,
Машу хрупкие девочки-айсберги ранят.