Мурат Тюлеев - Сквозь сумрачные дни. Стихотворения 1994 года

Был день. Того, что он прошёл,
совсем не жаль. Душа мертва.
Я сетью авантюр оплёл
свою судьбу. Была черства
фортуна. И ее фригидность,
увы, не сон, но очевидность.

Был я. Того, что умер я,
тебе не жаль. Ты – далеко.
И отчуждённости змея
укус искусно и легко
нам нанесла. Мы умираем.
Мы с наслажденьем умираем!

Мы были. Ныне это быль.
Цветных портретов красоту
покрыла шёлковая пыль.
И я швыряю в пустоту
Свои стихи, как позывные,
в миры холодные иные.

Прости меня, Господь, я позавидовал!
Впервые в жизни было так со мной.
С гримасой жуткой, до сих пор невиданной,
бродил я отрешённо день-деньской.

Не чья-то слава громкая и дерзкая,
не чьи-то в пухлом золоте тома
и не моя безвестность безнадежная
меня лишили здравого ума.

Она сказала: «Лермонтовы, Пушкины
и этот ваш почтенный Пастернак —
такая заумь! Как вы обнаружили
в них прелесть – не пойму никак!»

Я возражал ей, кукле обесцвеченной,
спросил о предпочтении в стихах,
и рот её, помадой изувеченный,
вещал о поцелуях и цветах.

Когда ж ресурс её недолгой памяти
исчерпан был, она взяла тетрадь
и, разбросав записочки по скатерти,
с завидным рвеньем принялась читать.

Потом ушла. Но образец «поэзии»
оставила. Наверно, мне в пример.
И я, как будто дела нет полезнее,
вчитался, как влюбленный пионер.

Тетрадь была, пардон, полна дебильности,
пародий на любовные стихи.
Безумным гейзером любвеобильности
в меня хлестала жижа чепухи.

Сей аноним и завладел всем разумом
моей малышки. В чем её вина,
когда для многих взрослых нету разницы
во вкусе бормотухи и вина?

И в чём моя вина, коль зависть чёрная
к неведомым писакам доняла,
когда в любимом сердце чушь заборная
над истинным богатством верх взяла?

По круче туч добравшись до зенита,
упало солнце, вдребезги разбившись.
Не будет больше лета! Карта бита,
и я умру, ни страстью не разжившись.

Меня забудут пыльные кварталы,
где я вдыхал таинственность начала,
и больше в ослепительные балы
не брошусь со старинного причала.

Архивы века денут моё имя —
Не всё ль равно куда? Вот так со злобы
пинают время в высохшее вымя
при жизни никудышные микробы.

Но я не стану подтверждать никчемность,
читая манифесты над могилой.
Познал я слов высоких эфемерность,
посмертной славы жажда поостыла.

Ты некрасива! Да, ты некрасива
и даже не мила, не хороша,
но о твоей особости спесиво
повсюду бьёт в набат твоя душа.

Ты хочешь совместить в себе двух сразу:
кокетку и властительницу грёз,
ты исполняешь роли по заказу,
и от твоей игры знобит мороз.

Теперь в тебе одной опроверженье
дурацкое поверие нашло:
мол, кто снаружи просто загляденье —
в душе урод и бука, как назло.

И значит, неприметная наружность —
залог душевных данных. Вот те на!
Твоя гнилая внутренняя сущность
на ведьмином лице отражена.

Сочти за дурака, я видел сам:
по улице бежал универсам.
Витрин глаза, от бега ошалев,
старушек отразили вместо дев.

Среди последних был ажиотаж:
одна вошла милашка тут же в раж,
упала под колёса, в чём была,
и не от ран – от горя умерла.

Поймать универсам не удалось.
О нём и думать ты, читатель, брось.
Такая суматоха началась:
скандал, мятеж, цунами, просто страсть!

Случилось так: богини красоты,
как сговорившись, шли в киоск «Цветы»,
и в тот момент злосчастный магазин
помчался, всех обдав огнём витрин.

И разом город вдруг осиротел.
Над грудой мёртвых и прекрасных тел
рыдали все мужчины, весь район!
Пока пивной закрыт был павильон.

Убить свои волосы гидроперитом,
пирату от секса в постель лечь с охотой,
летать по ночам в тачке с пьяным бандитом —
сочла для себя самой лучшей работой.

И кто говорит, что за это не платят,
тот в лучших кафе не бывал и не пил там,
тот не получал за ночь новое платье,
помаду не смешивал с огненным спиртом.

Глаза закатив, представлять, что тобою
владеет не жирный носатый уродец,
а парень, что был позапрошлой весною,
печальный, одетый совсем не по моде.

Дождаться: увянет пронзающий стержень,
Стечёт по ногам горбоносое сало,
И будешь ты в форме, опять, как и прежде.
И будто не тошно, и будто бы мало!

Ночь темна, хоть глаз коли!
Над просторами земли
ни Луны, ни звёзд, ни пара,
ни подобия пожара,
ни кометы, ни огня.
Кто во тьме найдёт меня?

Может быть, в кромешной ночи
есть дороги покороче?
Мимо терний, мимо сада,
мимо ведьминого взгляда,
по кошачьим коготкам,
по заветным бугоркам.

Ночь как ночь! Таких немало.
Дремлет рай, храпит Валгалла,
преисподняя взывает
к тем, кто устали не знает,
и колдует, и шипит,
и в котле с травой кипит.

Сгинь, безликое несчастье!
Уводи табун напастей,
уводи чертей рогатых,
козодоев волосатых,
всю свою большую рать,
всех, кто мне мешает спать!

Мы в тиски борьбы зажаты туго,
форс держать обязанность строга.
Так всю жизнь зачем-то вместо друга
ищем мы достойного врага.

Добрых глаз не замечая снова,
по следам опасности идём.
Нам не надо дружеского слова,
от врага пощёчины мы ждём.

Нам не надо сладкого покоя,
Горькие обиды нам нужны.
Сокрушённо друг вздохнул – пустое,
были бы врага шаги слышны.

И порой исход борьбы печален:
жизнь прошла, а рядом – никого.
Помнить бы, что друг – он уникален,
а врага всегда найти легко.

Она упала в обморок мне на руки…
Я, опасаясь, как бы вдруг чего,
избавился от маски и фонарика
и даже от оружья своего.

Холера потащила меня в заросли,
где, исцарапав рожу до крови,
я жертву разглядел, скуля от зависти,
ведь кто-то был рабом её любви!