Наталия Честнова - Я, ты, он, она… Путевые заметки

На Тореза мы переехали в октябре 1961 года. Занятия в школе уже начались. Наши дома сдавались по очереди, так что и новички появлялись в нашем классе по очереди, стояли с портфелями у доски, пока не приходила учительница и не представляла очередную «жертву». Дети жестокие. Войти в новый коллектив удалось не сразу.

У нас в четвертом классе образовалось два клана, мы воевали, дрались мешками для обуви, некоторые клали туда камни, Свете Гарб так зафитилили по лбу палкой, что пришлось вводить противостолбнячную сыворотку. Мы организовали тайное общество «В полночь упадет звезда» (ВПУЗ), засылали шпионов в противоположный лагерь. Наташа Котлярова была заслана, да там и осталась.

Меня, как новенькую, посадили с Костей Утехиным, с ним никто не хотел сидеть. Он щипался, бил по ногам, и все от него плакали. Я не жаловалась, но учительница, Бэлла Лазаревна, сама отсадила меня. Ее воспитательный метод закончился крахом. И он сидел один. Я потеряла его потом из виду. Его мама преподавала черчение на кафедре в Политехническом, где я училась и проработала 25 лет, и слыла очень строгой.

Юра Федотов, к которому меня отсадили, был более добродушный мальчик. Хотя мы и с ним дрались, делили парту мелом пополам. Он приходил ко мне домой, но не решился войти сам. Послал девочку из нашего класса, Иру Краинскую, чтобы я вышла. Но Ира выдала его, сказала, что пришли четверо меня бить. Я, конечно, не пошла. День был морозный, у нас дома стоял обогреватель, я двигала штору, чтобы лучше рассмотреть пришедших, и штора, задев за спираль, загорелась. Тюлевая занавеска вспыхнула мгновенно, а привезенные мамой из Москвы тяжелые гобеленовые шторы только немного обгорели. Заплатку сделали из моего шелкового желтого передничка, сшитого для украинского костюма моей первой няней, Ириной Николаевной, которую я совсем не помню.

В этой квартире пожар был еще раз, когда мама стирала в ванной папин плащ. Она замочила его в ванной в бензине, а тут вошел папа и стал включать газовую колонку. Брат вертелся рядом. Его кудрявая головка вспыхнула, как огненный нимб, мама стерла огонь с его головы своей рукой.

Потом брата не хотели стричь ни в одной парикмахерской, думая, что это какая-то болезнь. А мама долго лежала в больнице, а потом дома, следы от ожогов остались на всю жизнь.

В четвертом классе мама сшила мне нижнюю юбку, что тогда было модно, накрахмалила ее, и я пошла в школу гордая и счастливая. В первый же день всех модниц поставили перед классом у доски, позорили и отправили в туалет снимать юбки. (А мальчишки стояли и ждали, когда мы выйдем. А юбки большие. Объемные. Как незаметно вынесешь?)

В 124-й школе, куда нас перевели, тоже было интересно. Школа была восьмилетка. Я, как человек общественный, всегда была за «несправедливо» обиженных. Наша классная руководительница, географичка Антонина Александровна Страздынь, невзлюбила мою подругу Свету. В чем это выражалось, сейчас не упомнить, но чашу терпения переполнило задание мыть полы в белых фартуках (мы были дежурные по школе. Девочки должны были надевать белые передники, а мальчики белые рубашки). Зачем в этот же день нужно было мыть класс, не помню, но все мыли, а Света отказалась. (Я была солидарна! Рассказала папе, и он пошел в РОНО и перевел нас в соседний класс.) А соседний класс, «5Г», был легендарным, во всех школьных соревнованиях он занимал первые места, в кабинете все стены были обклеены стенгазетами. Мое воображение поразила та легкость, с которой классная руководительница, Валентина Николаевна Кузнецова, общалась с учениками. Она, как и ее муж, Василий Васильевич, преподавала физкультуру. И если он на самом деле был профессионалом, привившим мне любовь к лыжам, спортивным играм, различным соревнованиям, то она в основном чесала языком, а потом переучилась на преподавательницу начальных классов, когда мы уже ушли из школы. Она разговаривала с нами на разные темы, некоторые из которых мы считали в то время неприличными: о необходимости носить теплые байковые штаны, про «замуж» и пр. Причем при всем честном народе. Нас это все очень смущало. А в восьмом классе построила всех и велела сделать два шага вперед тем, кто пришел в капроновых чулках. Мы вышли под улюлюканье наших мальчиков. Велела снять, отобрала и отправила в таком виде домой (в марте в Ленинграде еще холодно). Странно, но мы даже не обиделись, продолжая ее любить.

Русский язык и литературу вела Александра Ивановна. Очень спокойная. Умная. Меня вызывала редко, но вызвала, когда пришла какая-то комиссия. И я ее опозорила. Помню до сих пор. Нужно было придумать пример на обстоятельство места. Александра Ивановна просила нас не давать примеров из учебника, а я как назло не могла вспомнить ничего, кроме того, что было в учебнике: «Ягненок как-то раз пошел к ручью напиться», стояла и молчала.

Элли Александровна вела французский. Это были не уроки, это каждый раз была тайна. Загадка какая-то. Мы пели песни, переводили стихи, Гюго, «Дети капитана Гранта» Жюля Верна. Я решила всех перехитрить, открыла дома том Жюля Верна, благо у нас была неплохая библиотека. С тех пор я зареклась: художественный перевод не имеет ничего общего с оригиналом. Только зря потратила время.

Элли Александровна навсегда привила мне любовь к романской литературе, к импрессионистам. Монмартр, Сорбонна, левый берег Сены – это не слова, это мое, они все мои. Я с трепетом ждала первого знакомства с Парижем, которое у меня состоялось, в отличие от Элли Александровны… И он меня не разочаровал. Уже в институте я узнала, что французская грамматика сложна и запутана, что, помимо склонений и спряжений, существует 25 времен глагола и согласование прилагательных по родам и числам. У нас все было легко. Мы не задумывались над этим. Правда, практики не было, и когда меня на улице спросили, как пройти в гостиницу «Астория», я смертельно перепугалась и убежала. Уже в 9-м классе, где преподавала Дина Дмитриевна, мы валяли дурака, но знаний, полученных с 5-го по 8-й класс, мне хватило на всю жизнь. Даже сдавая кандидатский минимум, я продолжала пользоваться тем же словарным запасом, так как в институте, кроме переводов текстов про «Предварительно напряженный бетон» (что это такое, кто бы рассказал!), несмотря на прекрасную Наталью Петровну, я ничего не усвоила. Французский стал забываться только сейчас, когда моя встреча с ним не произошла, а я начала интенсивно учить немецкий, но романа с немецкой литературой у меня не вышло.

Историю вел Иосиф Ильич. Он был очень стар, лыс и худ. Слушать его можно было, только раскрыв рот. Но в 6-м классе его уже не было: ушел на пенсию. Вместо него пришел бравый и скучный преподаватель Александр Васильевич. Он не ставил нам пятерки, а нам этого так хотелось. Девочки выучивали учебники наизусть, а все равно получались только четверки. Все были ошеломлены. Уязвлены. Началось негласное соревнование. До меня очередь дошла не сразу, и именно в тот раз я была не готова. На доске висела огромная карта. Речь шла о завоевании Америки. До сих пор не понимаю, как, видя карту, можно не справиться с ответом, что по истории, что по географии! К тому же я только что прочла «Дочь Монтесумы» – книгу, которая захватила меня. Видимо, мой ответ был просто нестандартен, так как написанное в учебнике я не читала. Моя пятерка стала началом. Александр Васильевич смилостивился: пятерки посыпались как из рога изобилия.