Людмила Пашкова - Негасимый свет. Сборник произведений авторов литературного объединения «ЗЕЛЕНАЯ ЛАМПА»

МАДРИГАЛ

…Гусиное перо, шурша, скорпело при свечах.
И стихотворец, брат, скорпя и душу источах,
Вам розы красные писал… И рвал на лепестки!
И стлал он розовый настил на белые листки.
Вот этот пламенный розан – за преданность друзьям.
А эта розовая ветвь – за выдержку и честь,
За нежность и за вопль к богам, коль боги все же есть…
За блеск в глазах!.. И за любовь!..
Шипы – врагам.
Мои стихи на брудершафт сегодня Вам дарю.
Слова, увы, не бриллиант. Их сердцем говорю:
Словам и замыслам не дам, я всё ж приоритет.
Лишь только – Женщине,
лишь Вам, за благо, что Вы – есть.

ХОРМЕЙСТЕРУ ХОРА «ЕНИСЕЮШКО»
ТАНЕ КРАСНОПЁРОВОЙ
Да сбудутся обеды сыто-пьяно!
Где я люблю сидеть (в конце дивана)
У круглого стола. Где ты, Татьяна,
Смакуешь остроумия друзей.
Где хор творит – от форте до пиано! —
Где в чехарде звучаний состенуто
Наступит вдруг одна твоя минута,
Как пауза запальчивых речей…
Внезапно одинока и локальна.
И, свешиваясь с кратера вулкана,
Глядит на дно допитого стакана,
Куда стеной стеклянною стекла.
Не хочется мне видеть почему-то,
Как эта одинокая минута,
Общественным вниманьем обминута,
Кружает по окружности стола,
Где в окруженье суматошных будней
Среди бесцельных сутолочных блудней,
В среде закатных солнц и полнолуний,
Переживала прошлые века…
Жила-была…
Пережита минута!
Одна среди угарного уюта.
Не хочется мне видеть почему-то
Неистовый разгон маховика.

Горит свеча. Подсвечник плачет. Странно
Кружится стол, диван и тень дивана…
И только ты, светла и осияна
В коловращеньи не теряешь сана.
Да сбудется день ангела, Татьяна!
Над безутешной партией баяна
Царит колоратурное сопрано.
Ликует аллилуйя и – осанна!

К НАРОДНОМУ ХОРУ «ЕНИСЕЮШКО»
Хор вытекал из драмтеатра.
По индевеющей аллее
Хористы хора шли из парка
И пели.
На окнах Спасского собора
Дрожали стекла и звенели.
Хористы степью шли и бором
И – пели,
Взрывая сонные глубины
Литою медью а капелла,
Взметались стаей голубиной
И пели.
И голубой небесный купол,
Дремоту сонную нарушив,
И ухо складывая в рупор, —
Хор слушал.
Он слушал, слушал, слушал, слушал
Их песни, реквиемы, гимны…
И доставал святую душу
Из глины.
Из праха извлекал он силы
Вокалом праведным и чистым
И выходил с восставшим миром
В солисты.
Под синим куполом поющим,
Под свист поземки и метели
Шли толпы зрителей на площадь
И пели.
Хор вытекал из поднебесья,
Круша земные параллели.
И разухабистые песни
Летели…

ДОЧЕРИ
А хочешь «в города» сыграем, дочь?
Я понимаю: некогда тебе…
«Францёзишь»! – вот беда. Я «шпрехал дейч».
Он словно шелуха прилип к губе.
Не хочешь – «в города»? Сыграем в мяч?
На барабанах, может, в две руки?
Тогда, дружок, ужо… смотри, не плачь,
Когда уж нас низложат в старики.
Я – папа! Нет, не римский… Лишь тебе.
Я выстрадал свой образ и свой вес…
Чтоб ближе, доча, сердцем быть тебе,
Я «папству» поддан навсегда и весь.
Я первый среди пап скажу тебе:
«Лети, мое крыло! Опробуй крылья…».
Я напрягусь в земной своей узде,
Чтоб только безмятежно ты парила.

ВАЛЕРИЮ ПЛЕХОВУ
Мой друг, ты перекати-полем
Скакал по Азии степной,
Её полынным духом полон,
Испытывавший душный зной,
Кристаллизованный под кожей,
Как соль солончаков земли…
…Слезят погодой непогожей
Земные замыслы твои.
Нет, друг, ты до смерти не умер.
Здесь, в атмосфере без отдушин,
Осталась совесть… Словно зуммер,
Тревожит климат малодушный.
Как странно: совесть да надежда —
Сведенные судьбой сестрицы —
Смешны, как клоуны манежа,
Обязанные повториться.
Но, как ни странно, не хохочет
Народ. Безмолвствует. Дивиться.
Он, как нахохлившийся кочет,
Боится смехом подавиться.
Мой друг, ты перекати-полем
Скакал по Азии степной.
И я недугом этим болен.
Теперь и очередь – за мной.

ВЛАДИМИРУ ТИТОВУ НА ЮБИЛЕЙ
Держись, мой друг Титов!
Под градом пышных слов
Держи в кармане брюк от сглаза фигу.
Две четверти годов закупорить готов.
Готов ли перейти в другую лигу?
Здесь, в Лиге мужиков,
Живущих до звонков,
Есть тоже танцы, песни, шашни и любовь.
Однако, черт возьми, звонки… звонки… звонки
И пеплы догорающих костров.
Держись, мой друг Титов.
Под скрежет позвонков
Скрепи зубовный скрип радикулита.
Не пей болиголов. Не ешь на ужин плов.
Все будет хорошо.
Ну, у тебя налито?

МАРТЬЯНОВСКИЙ МУЗЕЙ
Мартьяновский музей – науки дом.
Он говорит на разных языках
О племени ушедшем и живом,
О бережно-хранимых временах.
Идут сюда студент и ветеран,
И папа с дочкой, и лицейский класс.
И вежливые гости разных стран
Идут в музей. Музей открыт сей час.
Мартьяновский музей всегда открыт.
Из зала в зал – как будто в мир иной.
Покой и память неолитных плит
Царит и впечатляет стариной.
И день вчерашний выставлен в музей,
Предмет забав и промыслов простых:
Одежда женщин, арсенал мужей,
Их общий скарб и амулеты их.
Мартьяновский музей – он патриарх,
Он благороден и благочестив.
Седой старик – в затерянных мирах.
Премудрый старец – в древностях своих.
Глядит со стеллажей библиотек,
Задумчиво в хранилищах сидит.
Он гостю рад, как добрый человек,
Как добрый гений и радушный гид.

К ГАЗЕТЕ «НАДЕЖДА»
ПО СЛУЧАЮ ЕЁ 10-ЛЕТИЯ
Улетит типографская птица
Обеспечивать мир новостями,
Ей гнездиться ещё и гнездиться.
А надежда останется с нами.
Юбилей – словно дым коромыслом.
Все внезапно смешается в доме
И особым наполнится смыслом,
Лишь чуть-чуть бестолковым по форме…
Комплименты, цветы, многолюдье…
И печаль… в уголке бередимом…
Тянет мороком канувших будней
И все тем же отечества дымом.
Дым Отечества! В строчках газетных
Он смешается с пылью архива.
И когда-нибудь внук кропотливый
Раствориться в листах этих ветхих:
Он откроет, что речка скользила.
В берегах незабвенной протоки,
Что по тем берегам её жило
Наше племя из крови и плоти,
Что пульсировал бор… что сороки
Бестолково кричали, канальи,
Что шуршали газетные строки,
Что скрипели они и стонали…
Черно-белые клетки событий…
Черный шрифт, словно пименов почерк…
Черным – жирно – «…навечно убиты…»…
Белым… Впрочем, пока многоточье.
И надежда. Надежда осталась
Беззащитной заложницей страсти.
Десять лет – не музейная старость,
Но во власти архивной, во власти!
Не тогда ли уже начиналась
Сумасшедшая новая Лета?
Свежим воздухом грудь начинялась,
Как предчувствием Нового Света.
Черно-белые краски сквозили
Как степные внезапные ветры.
Десять сказочных – «жили да были…»
Десять быстрых, как росчерк кометы.
Десять самых, казалось, столетних
(каждый год зачисляли за десять)…
Десять страждущих, десять заветных.
Сыновья – перечтут, внуки – взвесят.
…А «Надежда» осталась. Надежда
Остается, как любящий кто-то.
Типографскою краскою свежей
Пахнет выпуск газетного пота.
«Как там цезарь?» Чем дышит Европа?..
Свежий снег! – как сенсация года.
Есть проблемы тепла и потопа.
Новый мэр… – словно новая мода.
Улетит типографская птица
Обеспечивать мир новостями,
Ей гнездиться ещё и гнездиться.
А надежда останется с нами.