Ольга Чернобривец - Красное платье в горошек. Издание второе

– Однажды послали меня инспектировать школу, – Пьер-Джорджио мне говорит, – расположенную в межгорье. Приехал я на место, без труда разыскал школу. Напротив неё фабрика находилась.

Возникает у меня ни с того ни с сего острое впечатление, что я уже бывал здесь и знаю это место. И мысль появляется, что здание школы – богатый дворец, а фабрики здесь никакой и нет.

Сделал я проверку, вернулся домой, как обычно. Ложусь спать, и снится дворец этот. Сад вокруг него, оркестр вальс играет. Я приглашен на бал. На мне – мундир серо-коричневый: такие офицеры колониальных войск носили. Из подсознания в сознание мысль идёт: сто лет назад.

И снова – сон. Я танцую, шучу, угощаюсь. И сразу же – война.

– Это же невыносимо! – Таня мне говорит. – В этом климате нужен особый уход за ногами!

Мысленно соглашаюсь с ней. В средиземноморском климате запахи из-под мышек, пардон за столь интимные подробности, перемещаются в… ноги. Поначалу это приводит в ужас, потом – к поиску средства. Когда наша женщина в аптеку заходит, рука аптекаря автоматически тянется к кремам для ног. Не действуют они, вот в чём вопрос! Ну да ладно, обычному человеку приспособиться можно, а у Тани-то работа с телом связана. Прямой контакт с телом другого человека.

– Вот приходит на массаж, на кушетке растянется… У-у-у! Жаловаться нельзя: не нравится работа – уходи. Сделать замечание – то же самое: клиент пожалуется. А гостиница – пять звёзд. Понятно, что слово клиента – закон.

Лежит на кушетке… Мне уже плохо. А работать надо!

Я руки помою. Хорошо так вымываю, демонстративно. И начинаю ноги массировать. А потом – лицо! Старательно так. Особенно – область носа.

Парни попали в подследственный изолятор по причине вроде благородной – надо было выручить молодую землячку Татьяну. Она снимала квартиру и, как это часто бывает в Италии, брала к себе квартирантов, чтобы покрыть часть квартплаты.

А квартирантом у неё оказался хитровастенький сицилиец, который полгода не платил и не собирался, как поняла Татьяна. И уходить не уходил.

Позвала Татьяна своих пацанов – вон их столько голодных по лавкам парковым без работы сидит. Пришли парни, пригрозили сицилийцу, назначили срок уплаты.

Заходят в квартиру в назначенный срок, а их уже полиция поджидает. Обвинили – в угрозе насильственной расправы.

Начали женщины постарше в тюрьму бегать, собирать теплые вещи, да кто что мог. Вызвали матерей. Сердобольная Людмила за переводчицу была.

Адвокаты нормальные попались, все силы прилагали, зная: закон всегда на стороне граждан Италии. Тем не менее, вырисовывалась картина освобождения парней из под стражи.

– Что Вы хотите сказать? – спрашивает адвокат одну из матерей.

– Подержите его в тюрьме, пожалуйста, подольше: там он – на государственном обеспечении.

– Когда я студенткой была, – Людмила Александровна мне говорит, – знаешь, как у нас тогда было. За учёбой готовить времени особого не было. Заработала я язву желудка в двадцать два года.

В те времена долго в больнице держали, помнишь, наверное. Больше месяца я там была.

Мама меня проведать по вечерам приходила, после работы. Сидим мы с ней в коридоре, разговариваем. Проходит мимо нас мужчина, один из больных нашего отделения: большой, красивый. С проседью, а всё равно – красавец. Мама моя пристально так вслед посмотрела и говорит:

– А не Пётр ли Андреевич Карташов это? Он у нас директором шахты был.

И рассказывает, что когда-то давно они в одном тресте работали. В молодости он таким здоровенным был: за обедом двадцать пять котлет съедал и бутылку коньяка выпивал. А вареников ему так и пятьдесят штук подавали. Богатырь был, все женщины и девушки заглядывались.

Вроде – он. Но более двадцати лет прошло…

– А ты спроси у него, дочка, как его зовут, – говорит мама.

За ужином все больные отделения за одним большим столом собирались. Я на одном торце сижу, по бокам все места заняты, а напротив – свободно. Заходит в столовую этот мужчина. Другие его зовут:

– Иди к нам, Пётр Андреевич!

Он садится напротив, кушать начинает. Я голову поднимаю и говорю:

– Так значит, Вас Пётр Андреевич зовут?

Он поднимает на меня глаза, бледнеет, отодвигается от тарелки, лицо руками прикрыл. Потом говорит:

– Отойди от меня, лукавая!

Поднялся и ушёл.

После ужина я, расстроенная и испуганная, спросила у соседок, что это значит – лукавая? Они постарше меня были. Объяснили мне, что, мол, ничего в этом слове плохого нет. Успокоили.

В последующие дни я его не видела.

Потом встречаемся мы вечером, на закате. Все больные на лавочках сидят в садике вокруг корпуса. Иду по дорожке, он мне навстречу. Поравнялись – на руки подхватил и понёс. Несёт, я думаю: куда? Он меня за угол принёс. Перед скамеечкой, где его знакомые мужчины сидели, на ноги поставил. И говорит мужчинам этим:

– Вот, я старый человек, а любовь свою только сейчас встретил.

И отпустил меня.

Потом стали у меня каждое утро на прикроватной тумбочке цветы появляться. Что ни день – новый букет. Кто его ставит? Спрашиваю соседок по палате – не знают, говорят.

Помнишь, режим тогда больничный был? Тихий час – после обеда. В это время нельзя было из палаты выходить. А мне спать в это время ну совсем не хотелось. Дай, думаю, бигуди поставлю. Открываю тумбочку, а их-то и нет. Соседки говорят, может, подружка твоя из другой палаты взяла?

Я тихонечко-тихонечко прокрадываюсь по коридору, мимо ординаторской, боясь на доктора наткнуться. За угол надо свернуть… И тут я втыкаюсь головой… в грудь Петра Андреевича.

Я – перепугана, да и он взволнован. Говорит со мной, а у самого ком в горле стоит:

– Как тебя зовут? Людмила? Сколько тебе лет? Двадцать два года? Да, я помню… Это в Барнауле было. Точно – двадцать два года назад. Слушай, давай вечером встретимся. Мне тебе что-то очень важное сказать надо.

Встретились мы вечером. Он мне и рассказывает:

– Это в Барнауле было. Учился я в политехе. Нас в комнате – несколько студентов. Вечер подходит, парни на свидания собираются: кто галстук просит, кто – пиджак. Шум-гам в комнате стоит. Я все запросы удовлетворил, дождаться не могу, когда все разойдутся и в общежитии стихнет. Наконец ушли все.

Прилёг я на кровать. Я ни с кем не встречался, хотя все думали, что у меня девчат полно. На самом деле – мне неинтересно было. Лежу себе, думаю. Хорошо так, тихо. Глаза закрыл…

Вдруг дверь снова скрипит. Я разозлился: опять кто-то из мальчишек! Ан – нет. Девушка в двери входит. Точно такая, как ты. Рост, глаза, волосы так же распущены. В красном платье в горошек. Скажи, было у тебя платье красное в горошек?