Владимир Буркат - Пройди свой путь

Вон, видишь, бежим, друг о друге не ведая,
Минуты и дни собирая в года,
И часто без сна, и порой не обедая,
Спешим, не совсем понимая куда.

А время проносится легкою бричкою,
И вот уже наши дороги в пути
Сплелись, как веревочки в детстве, косичками,
Которые трудно потом расплести.

И времени снегом они запорошены,
Уже не увидишь того огольца.
Давай постоим-ка с тобою, как лошади,
Чуть-чуть отдохнем и пойдем до конца.

В пелене из белых мух
Город спрятал свой досуг,
В ней от граждан утаив
И коварство, и наив.

В ней он замаскировал,
Как он жил и горевал,
Как скрывался от невзгод
День, неделю, месяц, год.

Белой стала пустота,
Спрыгнув с белого листа,
И, как этот белый лист,
Город стал умыт и чист.

Только лужи среди стужи
Чувствуют себя уклюже,
Возлежа не без комфорта
В середине натюрморта.

Полуголые березы,
Претерпев метаморфозы,
Деревянно смотрят сны
До весны…

Ни вражды, ни дрязг, ни ссоры,
Ель березе – как сестра,
Их под ветром разговоры
Можно слушать до утра.

Тишина. Не слышно птицы.
Замолчать, угомониться,
Раствориться в пустоте,
Как монетка в кислоте.

И сквозь эту пустоту
Вниз смотреть на суету,
Улыбаясь сквозь листву
Снам, пришедшим наяву.

Дождь. Мокрые кусты.
И мы промокли с вами.
Напрасно щелк-зонты
Висят над головами.

Попав под звонкий душ,
Мы станем чуть моложе,
Он смоет с наших душ,
Что время смыть не может.

Он смоет суету
И обожженность взгляда,
Нас приравняв к кусту,
Что мокнет с нами рядом.

Зелено-желтым парусом волос
Береза ловит ветер от залива,
И ветер этот к парусу прироc,
Его перебирая шаловливо.

Вот так, наверно, вертится земля
От парусов берез, ловящих ветер,
Потом в работу вступят тополя,
Чей пух весной так невесом и светел,

А там, глядишь, и голубая ель,
Мохнатых веток распахнув объятья,
Поймает в них летящую метель,
Надев при этом свадебное платье.

Земля от ветра не изменит путь,
На смену зимам в срок приходят весны,
Но всё же сможет чуть передохнуть,
Как раб галерный, опустивший весла.

Парк из зеленого почти без перехода —
В багрово-желтый, источать печаль.
А мне сюда как будто нету входа,
За то, что так давно не замечал.

Я проберусь, как ловкий вор-домушник,
Не сдвину ветку, не сомну траву
И, равновесья в мире не нарушив,
Увижу сон, но днем и наяву.

Замру, занедышу, завосхищаюсь,
Забормочу стихами наугад.
То, что наплыло, выразить отчаюсь,
Кляня язык, хоть он не виноват.

Природа разлепляет веки,
И, несмотря на холода,
Растут упрямые побеги,
Собой скрывая провода.

Зеленым плещется по глазу
Во двор открытое окно,
И воздух действует на разум,
Как некрепленое вино.

Назло всему трава газона,
Рванувшись вверх, на свет из тьмы,
На нас таращится влюбленно,
Как будто не было зимы,

Лед не стеклил окошки лужиц,
Снег не шершавил кожу щек,
И проклинаешь неуклюжесть
Походки, мнущей зелень строк.

Лохмотья льда на мерзнущей Неве
Лежат, не тая под лучами солнца,
Как будто кто-то, прячась в синеве,
Льду пригрозил: «А ну, попробуй тронься…»

Прозрачный воздух холодит щеку,
Напоминая о недавнем снеге,
Весна готовится к последнему броску
И делает короткие набеги.

Её заждались почки на ветвях,
Глаза заждались, алчущие света,
Она обещана, и мир уже размяк,
Весь в ожидании грядущего расцвета.

То ли косвенно, то ли прямо,
Род веду я из тьмы времен,
От Давида и Авраама,
А отца зовут Соломон.

Из-под стен Иерусалима
Пращур мой покидал страну,
Чтобы от легионов Рима
Уберечь детей и жену.

То-то ржали солдаты Тита
И плевались через плечо,
Когда предок мой на иврите
Крыл их матом, а чем же еще…

А потом, не в шелка одеты,
Часто битые по лицу,
Мои прадеды жили в гетто
И жевали свою мацу.

Запираясь в подвале дома
И скрываясь на чердаках,
Чудом выжили при погромах
И детей спасли на руках.

А в войну, соседи сказали,
Неодетыми, на ветру,
Деда с бабушкой расстреляли
В нашем местном Бабьем Яру.

Был в степи я, в пустыне, в море,
На семи был продут ветрах,
Но, как дует ветер Истории,
Я не чувствовал, вертопрах.

Лишь порою от лиц еврейских,
На которых морщин не счесть,
Вдруг повеет чем-то библейским.
Может быть, это он и есть?

Разлом. Обнажена натура.
Не до серёдки. Только часть.
Но, перепуганная дура,
Душонка к пяткам понеслась.

Потом вернулась в мозг и сердце,
Туда, где ей пристало быть,
Чтоб захлебнуться, насмотреться,
Да так, чтоб ежедневный быт

Не заслонил, не стёр из глаза
Располовиненность Земли,
Где в сюр въезжаешь без салазок
И без напутствия Дали.

Ты на краю. И все молитвы
Не вверх, а вниз: «Не упади…»
И режут ноги камни-бритвы,
И дрожь в коленках и груди.

Исчезли суетность и вещность,
Казалось, много лет и дней
Стою и слушаю извечность,
Не зная, что ответить ей.

Почти что как на поле битвы,
Где плоть рождает стон и вздох,
Летят, летят, летят молитвы
К тому, кого назвали Бог.

Истово, руки сжав до боли,
Шепча какой-то тихий бред,
Едва не позабыв о Боге,
Не зная, есть он или нет,

Нырнув в себя, как в мутный омут,
Без или с пядями во лбу,
Молились сапиенсы гомо,
Пытаясь вымолить судьбу,

Вздыхали горестно и тяжко,
Искали нужные слова
В надежде выпросить поблажку
И снисхожденье божества.

И отходили облегченно,
Как будто сбросив камень с плеч,
Опять вливаясь полусонно
Туда, где продолжает течь

Жизнь, суетлива и бездумна,
Где, как мишень, любой висок,
Где судьбы лопаются шумно
В борьбе за лакомый кусок.