Борис Алексеев - Тень Экзюпери над космодромом «Гея»

День, ночь – какая разница? А ставшее, пардон, знаменитым «Frolov-Khlebnikov solution» (в энциклопедии точных решений уравнений Эйнштейна) мне вообще приснилось ночью. Вскочил, проверил, – действительно так.

Сам не знаю, как это за короткое время мне удалось вырваться на самый «передний край» фундаментальной науки. Там (для меня – только там) это удивительное дрожание времени, которое возвышает душу (черт возьми, неуместные высокопарные слова, но лень сейчас подбирать другие) и на всю жизнь делает человека резистентным к повсеместной пошлости, жадности и животным страстям. Уже после гибели Якова Борисовича я был включен по рейтингу в мировой топ-лист ученых в моей узкой области. Приглашенный профессор теоретической физики знаменитого Техасского университета в Далласе – какая ерунда! Предложение остаться в штате университета в группе профессора Риндлера (это был классик, есть такие «риндлеровские частицы») – неужели американских лентяев учить приятнее, чем своих, доморощенных?! Да и воспитан я был не так, хотя ура-патриотом не был, но всегда любил свое Отечество, русских баб, Сибирь и моих родителей (а они бы никогда и никуда отсюда не поехали).

Не уверен, что ты понял все до конца. Слишком сбивчиво. Кому это было надо, зачем это все было?

Не прошло и двух десятков лет (я ушел из науки в 1992 году), а уже не только имя мое, но и работы полностью забыты. Ну, настолько полностью, что даже противно. Эффект такой же, как у богомаза. Ты правильно говоришь: убираются леса – и ты уже ощущаешь себя в расписанной тобою церкви всего лишь прихожанином, а сама церковь становится частицей функционирующего независимо от тебя социального организма. Ты радуешься тому, что эта частица живет и дышит, но ты не ищешь (да и не сможешь найти, если будешь искать) прямой связи со своей персоной, персона растворилась, лишь память хранит то, что ты когда-то вдохнул в стены.

На первый взгляд, с моим случаем – аналогия полная. Отбросим найденные точные решения – красивые игрушки. Но многокомпонентная Вселенная с «темной» материей, которую сейчас на все лады обмусоливу-ют досужие популяризаторы, – ведь это мое детище (коротко напомню: во Вселенной может существовать материя, которая характеризуется крайне малым сечением рассеяния на обычном веществе, наподобие космических нейтрино. Сечение у нейтрино настолько маленькое, что когда на Землю падает пучок нейтрино от вспышки на Солнце, то огромная гора в своей толще задерживает их за неделю всего несколько штук. Но тут речь идет об экзотических частицах, у которых сечение еще на много порядков меньше). Именно в этой «темной» компоненте, взаимодействующей на сегодняшний день лишь гравитационно, по-видимому, и развиваются процессы, которые являются определяющими для судеб «нашего» мира.

Не стану врать и надувать щеки: не один я в первой трети 80-х годов рассматривал такую гипотезу. Но я впервые нашел кинетические длинноволновые моды возмущений в «темной» компоненте, которые могут быть заданы, наряду с так называемой «главной» модой, непосредственно в сингулярности. Статьи опубликованы в ЖЭТФе и в США.

Понимаешь ли, религия-то живет, а вот фундаментальная наука (развивающаяся исключительно по законам диалектики самой науки и никак в принципе не соотносящаяся ни с техникой, ни с технологией) погибла в наш фарисейский век на глазах нашего поколения. Не только (даже не столько) в России, а в мире.

Наша перестройка лишь наложилась на этот процесс, усугубила его в нашей стране. В освободившуюся нишу хлынули грешные потоки современного Монстра – Его Величества Сервиса. Ибо чем, как ни сервисом, являются все эти когнитивные графики, морфологические анализы изображений, да и весь предмет Искусственного интеллекта и не только он? Фундаментальная наука сегодня деградировала, проблематика, которой я занимался, не востребована, что, на мой взгляд, вкупе с деформацией института нравственности и некоторыми другими структурными изменениями общества стало одним из необратимых апокалиптических шагов всей нашей цивилизации. Да, все, что имеет свое начало, должно иметь и свой конец.

Из маленькой группы Я.Б.Зельдовича все уехали за границу, где занимаются преподаванием. Здесь остались лишь трое: один – совсем старый, другой – больной, а третий – дурной (дурной – это ваш покорный слуга). Опять предвижу твою усмешку: мол, не кипешись, будь поскромнее, не ищи взаимосвязей своего собственного провала с (ни много, ни мало!) судьбами мира. Мол, выперли тебя из Академии за какую-то провинность, а теперь нужна под это теоретическая база.

Ну так вот. Никто меня не выпирал. Да, я был резок на язык, и меня многие боялись (особенно из иностранцев) на международных конференциях. Но, Боренька, я был да, резким, но добрым и никогда не был снобом (это уж точно). Да, академику Д.М.Климову, который стал директором нашего Института на гребне перестройки, я публично заявил, что, несмотря на новую должность, он все равно остается козлом; академику В.П. Маслову, которого сделали заведующим нашего отдела с подачи козла Д.М.Климова, я подчеркнуто высокомерно сказал, что не буду исполнять обязанности его секретарши, для этого у него есть свои «маслята». Такие заявления у нас потом бурно обсуждались сотрудниками всего Института. Они, все эти сутенеры от науки, не посмели бы тронуть меня, и все из-за этого пресловутого рейтинга, о котором все знали.

Но мне, строившему свою жизнь на принципах максимализма, самому постепенно становилось все противнее и противнее барахтаться в этой вонючей жиже – бороться с воинствующим невежеством – и я ушел. Ушел от того, что для меня было всем, ушёл, как оказалось, – навсегда.

«К этой своре собачьей пора простыть». Уходя – уходи.

Я ушел сразу на должность зам. Председателя правления Международного коммерческого банка «Телебанк» (после моего ухода из этого Банка он быстро лопнул), на высокую зарплату, да у меня был уже и свой собственный бизнес. Помнишь водку «Давыдов люкс с тремя этикетками»?

Насколько мне известно, никто ею не траванулся – а это ведь было во времена голландского спирта «Royal». Принадлежавший мне на паях Торговый дом «Современник» был эксклюзивным импортером этой водки, якобы из Польши.

В «лихие девяностые» бизнес был жестким – но у меня на руках нет крови.

В те самые страшные годы моя семья не бедствовала. Но (странное дело) в Академии я был нищим, но счастливым, а здесь овладела мной страшная тоска. Почувствовал, что опускаюсь на самое дно. Частенько пил. Если в первые годы на мой адрес (по инерции) еще приходили письма из-за рубежа по науке, то потом и письма-то приходить перестали. Нет работ – нет человека.