Анастасия Михайлова - Правила моря. Современная поэзия

А рыбы, знаете ли, такие звери,
К своему полу подход найти не сумели.
Я же не терплю истерик,
А у рыб они каждый день.

Карамелью разлито множество
Отреставрированных порожек
Моей странной извилистой лестницы —
Жизни песенной.

Восхваляя порядок брошенности,
Моё поле стоит не кошено,
Пока доцентами и оперативниками
Заполняются дни длинные.

Сделаю лицо страдальческим,
Вспомню двух жён генеральских,
Затем сменю на глубокомысленное.
В мир непонятную улыбку впрысну.

Из меня вырвали нерв,
И теперь я, как серый в дождь червь,
Ползу под мостом бесчувственности,
Пытаясь вспомнить себя и Русь.

Что такое «я», не помню.
Где моя ватерлиния? Увольте.
Разобраться бы в день погожий,
Отчего я выгляжу всё строже и строже.

На берегу у мира
Лежат две лиры
И мурлыкают о законе Божьем
Что-то, что можно.

А я не хочу этого слышать,
Я хочу видеть, как люди дышат!
Вот так, может, и становятся маньяками,
Когда не хватает ощущений якоря.

Пусть это будет большой уликой,
Пусть я буду дичее дикого,
Но мне надоели эти сказки
О вселенской ласке.

Это неправда, мы – зубастые звери.
Мы делаем то, что всегда хотели.
Мы бьём, защищая своего,
Покоряя своё добро.

Улыбаемся, демонстрируя здоровье,
Болеем болью, если больно.
Кусаем уши, если никто не видит
И априори ловушек не предвидим.

И фонтаном ещё раз хлынет кровь,
Если разбить голову вновь.
Тело не признаёт ошибки,
Ему не помогут иголка и нитки.

Стоп, хардкор! Стоп… В упор
Наслаждаюсь тонким допуском
Твоего обесточенного тела.
Я отыскать твой рубильник сумела.

Пс… пс..знаешь, где больше?
Вот тут, на кочке прям.
Встань на неё, улови тянущее
болото под нами.
А я помечтаю, как летними комарами
и балладами заливаются
вечера где-то в другой галактике.
Абсолютно нашей галактике.
Где мы были с рожденья прописаны
с красивыми весёлыми глазами
и лицами.
Не знаю, как другим людям,
а мне даже страшно думать:
такое это счастье…)
Смешно, как же может
держать вечность
на расстоянии вытянутой руки
двух человечков.
Которые, уж если глаза откроют,
то и трёх процентов секретов Вам не раскроют.
Которые случайно друг с другом поладили,
но в сущности из титана и палладия.
И теперь ищут сплав суперсимметрии.
Который, может быть, для них и существует где-то.

Ночь у ревнующего почти, как смерть,
распадающаяся на притоки слёз реки Нерль.
Если бы дал себе волю, мог бы
тут же, ничком.
Заговариваешь себя приправами,
уверяешь, что будет лучше, шепчешься с травами.
У сердца огромные раны,
из них альтруизма восемь ветеранов
ковыляют на свои почётные места.
Садятся и рассказывают о том,
как тяжело было во все времена:
прямо с точки невозврата до момента, как слёзы
вёдрами и ваннами.
Сколько в тебе вообще их?
Разделить на равные пропорции вплоть до
крайней ночи на растущую луну.
Их не впитает весь хлопок мира,
ты умудрился быть сам у себя в плену.
Почему это стало тебя так мучить?
До этого что, были веселее тучи?
Такие же тучи, но, видно, сейчас круче.
Ревнующий подобен
смешной обиженной злобе.
– Иди сюда, моя злоба, напою тебя чаем
перед какой-нибудь опять не туда дорогой.
И расскажу тебе, как нужно желать ближнему
сходиться на коротка – это у приличных престижно.
А ревнуешь уже даже к серёжке,
она висит себе, так близка,
и ей не нужны никакие слова,
она просто соседствует, существует,
и ты за это уже к ней ревнуешь.
Ночь у ревнующего длится неделями:
близорукая и незамечающая,
чтобы случайно не убить себя, удручаясь.

Так неосторожно плюнув прямо в чай,
Смотрю на каракатиц зрачков твоих в безкрай
и не понимаю, от чего так глухо и безмятежно,
как прежде.
В каком году была расправа над моим войском,
кто просил сильней, чем я, и почему он до сих пор
ещё просит?
Как на тихом мелководье разлагается Родина,
и как в пространстве большого здания
звенит си бемолем минором моя ориентация обетованная.
Просишь ножа, просишь глотки,
чешешься чесучей чесоткой
и поёшь громко, как будто сейчас в тюрьму.
Не уходи ты, и я не уйду.
Зайдя в полу светлый бар, хихикнув, что это гей-место,
ешь полу вкусный салат пресный.
Потом отправляешься шалить в окне,
ещё долго вспоминая уровень своего безрассудства,
удивляясь своей наготе, разве что прямо не на улице.
Запросто встречаешь вчерашнего, случайно,
чуть ли не на дне речки.
Смеёшься внутренним хохотом от его иностранной речи
и заказываешь у него сейчас же… чашку кофе и кашу,
всем своим видом демонстрируя, будто это вообще не ты.
Как любимая открытка, звенит узором эта девушка:
она маленькая, упрямая, вообще стерва.
Для кого угодно, но не для тебя.
Ты вполне бы допустил эксперимент над своей жизнью,
если бы так не любил её.
И, проспавши десять лет, однажды, вдруг, встанешь в порту
и поймёшь, что выбрал не того и не ту.

Оболгали природу, до стона измучили страну-лайдак,
набежали в погонах тучами, изумляя реальным
бардаком вселенский бардак.
– Вот, как лихо мы умеем! Это не ваши песни-танцы.
Мы вас, как липу, сделали, как электричества эксплуатации.
Экзотика внутри седьмого павильона, там Ленина голова.
Ты ещё не видел Ленина? Он же наш экс-глава!
Как в комнате страха, идёшь по экспозиции,
а в конце туннеля… жуть.
Страхуя себя фильтрами, публикуешь муть.
Встречаешь на улице пару парящих людей,
они не курят, им так нравится.
Хотят обдуть, обдышать скорей.
И гальмуешь на станции Замоскворецкой,
что бы это ни значило,
пропуская вагоны, пропуская незначимое.
Верь мне, верь! Я – гарантия,
звездоплюя твоего мозга мантия.
Всё, что я тебе сейчас нашепчу,
Я тебе искренне… дарю.
Ты не верь, что так только здесь.
Никуда, слышишь меня, никуда не лезь!
Твоя радость едва сбарышит,
пока люди жижей дышат.
И немногим позже ты разглядишь верное,
разболтаешь, как пить дать, ибо нервная,
как чистейшим образом можно ходить по снегу,
где бы ты не был.

Корабли плывут где-то между Атлантическим и Баренцевым.
У ларька стоит алкаш, где-то в Марьино.
Крик ребёнка, жаждующего жвачку,
так тонок, противен и мрачен,
что за углом, возле поликлиники,
две дворняги ушами задвигали.
В магазин не пробраться с утра.
Колбаса дороже, но она нужна.
Серые отмели домов раскромсали души засов.
И по ряби канала
скользит взглядом женщина,
она устала.
Её как будто обижает вода,
её оскорбляет людская молва,
ей противны деревья побеленные, как будто это
красиво и безопасно для дерева.
Женщина, оглянитесь! Женщина, нет, в другую сторону.
Вы разве меня не видите, вы что, сноб?
Кто б ещё так упрямо шёл по следам
всех ваших дорог?
Да, я немного измучен и голоден,
но я ваш Бог и мне холодно.