Виталий Юдин - Палитра. Избранная лирика

Я – виноват, как лес после дождя.
Как не сутулься и себя не комкай,
С деревьев сыплются за воротник, дрожа,
В листве пригревшись, молнии осколки.

Я – виноват, растерян и незряч,
Гортензией раскидистой, на даче,
Что я, не подал отношений мяч,
Не требовавшей мастерства, подачи,

Что я поверил другу – подлецу
И собственному сердцу – непослушен,
Вёл наши отношения к концу
И отношенья становились – суше.

Ты в этот час, могла меня встряхнуть,
Как на батуте, на обычном слове,
А не искать сторонний, лёгкий путь,
Где хорошо и не каких условий.

Какой бы нас не сёк бытийный град,
Какие б не ласкали упованья,
Я перед прошлым виноват,
А не виновны лишь воспоминанья.

Заря гребёт веслом,
плывя по хладным росам.
Туманом занесло,
как поздним снегом озимь.
От дёрна берегов,
волною вглубь уносит:
и тени, и мальков,
весну, зиму и осень.
Кварцитовый голыш
летит, касаясь глади,
как – будто сам летишь
аэропорта кладью.
За чередой молитв
всех атомов и клеток
да будь ты неофит
ты, подчинен сюжету.
И вот светила свет
на семь цветов распался,
встречающий рассвет
бездушным не остался.
Он вздрогнул от озноба
и чувственно прозрел —
заря снимает злобу,
нейтрализуя гнев.

Любите страстно? Прекрасно поёте? —
Вскользь, по касательной счастья зацеп.
Только на взлёте, только на взлёте
рвётся скрежащая времени цепь.

Счастье! Отчёта себе не даёте-
Голод ли мучит, подёнщины плеть.
Только на взлёте, только на взлёте,
вдруг ощущаете – можно взлететь.

Что происходит? Не осознаёте…
И
будь, что будет,
поздно реветь…
Только на взлёте, только на взлёте-
в злобе своей задыхается смерть.

И отрезвляясь на развороте,
вволю напившись увиденным сном,
вы понимаете: только на взлёте-
кратким явлением счастья живём.

Что значат – сны? Сегодня видел —
всех тех, кого на свете – нет,
в привычном праздничном прикиде,
и прежних лет.
Какою цифровою платой
был образ сохранен в мозгу?
И голоса их – как когда-то,
и тот же – ясный свет в глазу.
Мозг, миллионами нейронов,
придумывая свой сюжет,
неясным следуя законам,
дарил мне сказки прошлых лет?
Во сне – и все живые: были,
меж нами не было препон:
смеялись, пели, говорили,
не помня горечь похорон.
Допустим:
«облачная» паперть,
придумка,
сервис
в интернет.
Как в левой доле мозга – память,
хранит проекцию примет?
О, гениальность воплощения:
иллюзия ночного сна —
скорбящим душам, в утешенье —
непостижимого ума.

Жёлтый цвет,
изводит изумруд —
Хлорофиллом по холсту стекая,
Буйства лета, сочные, сойдут,
Как на остановке из трамвая.

Дождь, конторским, влажным языком,
Девушкою с почты, клея марку,
Облизал и лес и водоём,
Золотую прилепляя смальту

Ко всему, что под руку пришлось,
Преуспев в шутливых выкрутасах.
Бабушка кладёт кресты всерьёз,
Будто в храме, у иконостаса.

Как печально сладок натюрморт:
С терпким соком – вызревшей рябины,
С пустотою – выкаченных сот,
С шелкопрядной, в росах, паутиной.

Но весной!…С приходом талых вод,
Что хмельны, как молодые вина:
Увлечёт нас шалый хоровод:
Крокусы, подснежники, барвинок.

Светить, увы, не получилось
в моей судьбе твоим очам.
Мы в главном не договорились,
так что ж – теперь – по мелочам.

Снега январские дымились,
влетали в комнаты, урча.
О главном не договорились,
так что ж – теперь – о мелочах.

Порой хотелось память выгрызть,
что мучает, кровоточа.
О главном не договорились,
что спорили о мелочах?

Любовь? Была ли? Растворилась
в поспешных клятвах и речах.
О счастье не договорились…
Поговорим о мелочах.

Не оставляй меня одну
в такую замять ледяную,
я, фотокарточку целуя,
тебя губами притяну.
Не оставляй меня одну!

В такую замять ледяную
сковал немилосердно снег
суставы обмелевших рек,
и пешеход бредет вслепую.
В такую замять ледяную.

Я фотокарточку целую,
и глянец мои губы жжет.
Кто б ни был рядом – он не тот,
которого, к другим ревнуя,
я фотокарточку целую.

Тебя губами притяну
холодными для всех отныне.
К ним примерзает твое имя.
Где б ни был – через всю страну
тебя губами притяну.
Не оставляй меня одну!

Я ручку перьевую заряжу
чернилами
и кровь в ней голубая,
сочится там, куда я укажу,
над строчками вперёд не забегая.

Сквозь солнечной артерии нору,
по вздыбленным, отводам и коленам,
кровь мыслью продвигается к перу
с чернилами смешавшись постепенно.

Я донор, для рифмованной строки
при капельном прямом переливанье,
как пчёлы пьют нектар сквозь хоботки,
сосёт строка – настой переживаний.

Мысль изречённая есть – ложь
и мысль
назад, струясь по капиллярам,
по венам продвигается сквозь дрожь,
грозя инфаркта болевым ударом.

Под капельницей утренней зари,
когда она лесной малиной дышит,
поют поэты, словно глухари
и в этот миг опасности не слышат.

Прозрачный колер парафина,
как удушающий лосьон,
на лица заревом жасмина,
до снятья слепка нанесён.

Гипс бликов на вине замешан.
Не видно губ, ноздрей и глаз, —
всё – месиво,
мужчин от женщин
не отличили б мы сейчас.

Здесь копотью свечных огарков
прописывает ночь холсты
и мы стоим под неба аркой,
кладя на грудь крестом персты.

Гипс подсыхает. Можно слепок,
постукивая, приподнять…
Немилосердно и нелепо
себя в себе же не узнать.

Мы у костра всю ночь на стреме.
Быть может, здесь, не при свечах,
с нас четче снимет слепок – время,
под нос ехидное ворча.

Как сель, туман войдет в лощину,
врасплох, росу меся и гипс,
так, что от женщины мужчину
мы отличим по блеску клипс.

А утром ковш речной излуки,
вдруг, выводя из немоты,
швырнет нам бриллианты в руки
меж пальцев вытекшей воды.