Виталий Юдин - Палитра. Избранная лирика

Мы бросились
друг к другу, в руки,
Как – будто бы, после войны,
За подвиг верности в разлуке —
друг другом
в ночь – награждены.

Все наши помыслы и планы —
любви одной подчинены:
галактики, столицы, страны…
не важно, как удалены.

Мы, в апогеи – эгоизма:
ни с кем, ни что, не разделив,
в одну сливаем наши жизни
и кровь, и поцелуи – слив.

И в тонкой, сказочной реторте,
где бродит страсти реактив —
мы были счастливы!
Не спорьте.
Ну, если только, разлюбив.

Драцена, зацвела у нас!
Драцена —
пятнадцать лет молчала и —
цветёт,
как будто время подошло: – На сцену!
Сова, что стерегла её, зовёт.
Так ночью мы увидели воочию,
сквозь занавес прозрачный из стеблей,
свои цветки пахучие ворочая,
тёк в белой пене молодой ручей.
Ни днём для пчёл, шмелей,
а только ночью,
когда никто к тычинкам не прильнёт,
цветы раскрывшись, трепетно и сочно
заваривают свой душистый мёд.
Смола с ветвей вдогонку ароматам,
прозрачна как роса, как кипяток,
стекает вглубь соцветий,
бриллианты,
закалывая в каждый лепесток.
Не в шуме суеты, где фальшь и блёстки,
Притворной страсти и духов полёт.
В расплавленном луной полночном воске
ночная гостья чудо создаёт.

В России персики не зреют,
здесь мало солнца, чтобы зреть.
К Серову, вытянувши шеи,
идём на персики глядеть.
Но, завладев передним планом,
они не украшали стол:
ОНА!
Подсвеченная рамой
глядела девочка в упор.
От розового одеянья,
банта с горошками на нём,
от блика на щеке – сиянье
соподчиняло всё кругом.
Парижской школы – обаянье,
восторга в горле твёрдый ком.
Застыв в парящем развороте
она, держала сжатым ртом,
все взгляды зрителей напротив,
разверзнутых перед холстом.
Пять стульев находились рядом
в картине разместясь с трудом.
Кто должен был прейти из сада
и больше не вернулся в дом?
И каждый юный посетитель,
ища для приглашенья шанс,
встречал взгляд девочки: Простите!
Я жду не Вас, Я жду не Вас.

Укрылись под магнолией, на мысе.
Качает небо дремлющий залив,
в нём зарослей струящиеся выси
тёмно-лиловый, на волне, отлив.
Нет никого. И – щекоча, ни звука,
жучки, из вереска, сползают по руке.
– Ты, всё мне изомнёшь! – Сказала сухо
и губки вытянув, к моей прильнув щеке.
– Какое чудо! И печенье с тмином,
которое жевала, ко мне в рот,
подсунула и массою противной,
я наслаждался, полный идиот.
И губы с нежной клейкостью лукума,
меня ласкали, волю дав, моим.
Лишь камешкам, осыпавшимся с шумом,
всё слышно было, что мы говорим.
– Возьми меня! – глаза полны желания,
её душистая, прохладная рука
меня касалась и озноб касания —
по всем спинным прошёлся позвонкам.
Лёжа на ней, неистово и пылко,
я целовал, как нежные цветки:
и шею, где, вздымаясь, билась жилка,
и груди полные и твёрдые соски.
Поддавшись вся, мне волосы ероша,
она не шевелилась. Тишина.
Коза. В рододендронах.
С млечной ношей.
Вдали от хутора.
Заблудшая. Одна.

Стихия. Коктейль подавали горячим —
пылала земля и торфяников приторный дым
окутал Москву. Месяц, крошками звезд перепачкан,
как долька лимона в бокале со льдом голубым.
Стихия… Тебя в моей жизни не будет.
Поймем это позже, увидев – космический взрыв
разводит планеты, обнявшись, прощаются люди,
в надежде терзая молитвенный речитатив.
Стихия…
На этом сошлись и расстались.
Стихия, судьба – нам по жизни тащить этот скарб.
Те камни, что с моря привез, и которыми мы любовались —
фонят до безумия, счетчик-дозиметр слаб.
Кто создал магниты в двуполом, двухполюсном царстве,
нас тянет друг к другу,
нас в разные стороны рвет.
Всю жизнь, проведя в бесконечных долгах и мытарстве,
блажен, кто успеет, и счастье свое обретет.
Плохое – забудем, пока еще живы, забудем,
Запомним – хорошее, силы дававшее жить,
но в прошлом – язычники,
как магнетически любим
все то, что стихией имеет намеренье быть.

Так бывает весною, под утро,
как из сумки, шурша, почтальон,
ночь, подует в коробочку с пудрой,
извлекая клубящийся сон.

Там, друзья, никогда не предавшие
и возлюбленных женщин глаза,
без намёка какой-либо фальши
и винить никого нельзя.

Там, обнимемся и заплачем,
снова искренни и легки,
а неловкостей —
теннисный мячик,
не оттянет, в подаче, руки.

И глаза открывать
страшновато:
расставаясь с собой молодым,
в лессировках тончайших сфумато,
исчезающим, словно дым.

В душе появился вакуум?
Врачи твердят о своём:
Лечитесь – цветением маков,
черёмуховым дождём,
весенним реки разливом,
живым родниковым ключом.
Почувствуйте скрытые силы.
– Почувствовали?
– Течём!
К росинкам прильните —
примите.
А утром – в овсы,
босиком…
Как с ложки микстуру,
сглотните —
увиденное кругом.
Достаньте из тины озёрной
кувшинку, корягу, леща:
вот так, впечатлений зёрнами —
засеивается душа.
Без – зависти, злобы, цинизма,
всего, от чего душа,
иных, покидая при жизни,
от вакуума —
ушла.

Сгорело солнце – угли разгребаю.
В Москве пиратский абордаж теней.
Я в памяти все дни перебираю,
как четки из пылающих углей.

Сейчас состав из привокзальной ночи
рванет на сцепке человечий вой,
в котором скрыты, словно в многоточье,
«любимая моя», «любимый мой».

И, кажется, в кругу чередований
не изменим светил небесных ход,
но солнце, очумев от расставаний,
однажды и на западе взойдет.

В конце зимы —
Земли и Солнца встреча:
проталин плачи, оторопь стеблей,
ручьёв, едва лишь слышимые речи,
и уток клёкот, танцы лебедей.
Чем солнце выше, обнажённей плечи
бесстыдно выступающих холмов,
а снег всё ниже и прикрыться нечем
под иллюзорным платьем облаков.
Сползают с крыш слежавшиеся груды
спрессованных,
легко скользящих льдин,
с таким же, как лавины, сходят
гулом —
один в один.
И голоса у птиц на ноту выше
и попрошайство корма за окном,
чтобы хозяин выглянул, услышал:
нам голодно,
мы прилетели,
ждём.
Как жили мы без солнечного света,
без ярких бликов цвета на стене,
без ожиданья приближенья лета?
Всё – кончено!
Поминки по зиме!