Галина Мамаева - В чёрно-белых тонах. Стихи

И под небом лучащимся
Снова хочется жить,
Вкруг стихии искрящейся
Хороводы водить!

Все худое предам огню,
Все богатство – в руках,
И немного еще посплю
В необъятных снегах…

Сентябрь забрал с собой остатки лета,
И пусто все, и холод на дворе.
Холодная роса тяжелым пледом
Лежит, не высыхая, на траве.

Навязчивой пустой скороговоркой
Бормочет дождь, то глуше, то сильней,
И тянется рука сама за водкой
К несчастью бедной печени моей.

В моем скиту хозяйничает осень,
Помощницей печаль позвав с собой
Порядок навести к приходу гостьи,
Той, что зовется русскою зимой,

Что бесконечностью своей на смерть похожа…
Но осень утешает: смерти нет,
И дарит день – распахнутый, погожий,
Неизъяснимый, вдохновенный свет!

Тропа узка, едва заметна
Среди высоких зеленей,
Купаясь головою в ветре,
Недавно кто-то шел по ней.

По ягоды крестьянин местный
С нехитрой кроткою душой,
Иль кто-то темный, неизвестный
С задачей, может быть, большой.

Встречая солнце на рассвете,
Тут пробрела семья лосей,
Дурачились, не прячась, дети,
Следы печатая на ней…

О, как загадочна примятость
Полян некошенной травы,
И грезится невероятность
Событий под покровом тьмы…

Кто там неведомый чудит,
Где брать малину нынче летом —
Лишь Шура знает все ответы,
Но взгляд отводит и молчит…

Ее расспрашивать я стала —
Все раньше было не досуг —
Кто виноват, что я устала,
Как разомкнуть порочный круг,

Куда моя исчезла радость
В круговороте мутных дней?…
Но Шура только улыбалась,
Стесняясь мудрости своей,

Улыбкой северного лета,
Где скороспелых трав атлас,
И морок раннего рассвета,
И сумерек томящий час,

Где я тропой, едва заметной,
Никем не узнанна пройду,
Чтоб встретить в чаще беспросветной
Свою последнюю беду…

Нету сил, к черту все, надоело!
Пусть другие стригут барыши…
Страшно хочется просто без дела
Побродить где-нибудь для души,

Где шуршит по брусчатке старинной
Океанского ветра метла,
Вверх по улочке узкой, невинной,
Что в веках свой фасон сберегла.

Вот и берег безлюдный и мрачный,
Зелень темная на камнях,
В час отлива баркас рыбачий
Еле тянет, застряв в волнах.

Площадь ратушная у рынка —
Нет часов, и не спешны дела…
Словно сказочная картинка,
Эта набережная мила.

Как живется в домах – игрушках,
Среди прибранных этих земель?
Бродит за городом пастушка
Под томительную свирель.

И от этой томной свирели
Мир колышется и дрожит…
Под нарядным шатром карусели
Белый конь меня закружит…

Уж отстал океанский берег,
Тянет Азия, как магнит —
Там в холодном и мрачном чреве
Настоящая жизнь кипит.

Там труднее она дается,
Там борьба на каждом шагу,
Азиатское солнце, как знамя, вьется
И закатывается в тайгу…

В переполненной электричке до Мельничьего ручья,
Вывозящей граждан на свободу,
Она сидит отрешенно, она – ничья,
В ее руках журнал «Юность» девяностого года,

На ее коленях корзина с кошкой,
В глазах – царственная невозмутимость…
Майский пейзаж каруселит в окошке.
Жизнь для нее – вынужденная необходимость.

В ее сосудах гордая балтийская кровь,
В серых зрачках – холод гранита,
Она помнит все, кроме своих годов,
Но жизнь, как в тумане, с тех пор, как сердце разбито…

По утрам она чувствует, что еще жива,
Хотя не знает – зачем, но следует закону.
Над головой – ослепительная синева,
Старость свою несет она, как корону.

Она не верит в загробную благодать,
Пронесла, сохранила, что было дано…
Есть внуки, и не страшно совсем умирать,
Не то, что в ту черную зиму, давным – давно…

Март осчастливил день голубизной,
Зашлепал город по шуге и лужам,
Мир оглушает, и слепит, и кружит,
Морочит луж обманной глубиной.

А солнце – неотвязный озорник,
Из-за углов стреляет прямо в сердце,
И выползают из щелей погреться,
Кто спал зимой и к битве не привык.

Трепещут золотые ручейки
Меж прошлогодних нечистот и грязи,
И город, откровенно безобразен,
Спускает в русло стиснутой реки

Свои грехи… Он жив, он жив вполне,
Исправно кормит нищих и безумцев
Асфальтовой едой, и здесь очнуться
Страшней в сто раз, чем умереть во сне.

И все ж он рад, как рад любой весне,
Для жителей чужой и незнакомый,
Он громоздит роскошные хоромы
И множит тесноту свою втройне.

Сам – только отсвет пламенной звезды,
Себя средь всех он возомнил звездою,
Но безобразья вечного не скроют
Витрины пышной, жадной красоты.

Он поживет еще… Его черты
Смягчатся под зеленою листвою,
И подышать отравленной Москвою
Весною на прогулку выйдешь ты…

На сером фоне пасмурных небес
Белее стены монастырских башен,
Неброским серебром шатер украшен,
И, снегом приодет, вокруг чернеет лес.

Как нежны тени в складках белых дюн,
Их очертанья излучают негу,
Шурша, скользят с ветвей охапки снега,
И виснут с крыш ряды прозрачных струн.

Ах, здравствуйте, сударыня сосна!