Неустановленный автор - Слово о полку Игореве

Что ми шумить,
что ми звенить —
далече рано предъ зорями?
Игорь плъкы заворочаетъ:
жаль бо ему мила брата Всеволода.
Бишася день,
бишася другый;
третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы.
Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы;
ту кроваваго вина не доста;
ту пиръ докончаша храбрии русичи:
сваты попоиша, а сами полегоша
за землю Рускую.
Ничить трава жалощами,
а древо с тугою къ земли преклонилось.

Уже бо, братие, не веселая година въстала,
уже пустыни силу прикрыла.
Въстала обида въ силахъ Даждьбожа внука,
вступила девою на землю Трояню,
въсплескала лебедиными крылы
на синемъ море у Дону;
плещучи, упуди жирня времена.
Усобица княземъ на поганыя погыбе,
рекоста бо братъ брату:
«Се мое, а то мое же».
И начяша князи про малое
«се великое» млъвити,
а сами на себе крамолу ковати.
А погании съ всехъ странъ прихождаху съ побъдами
на землю Рускую.

О, далече зайде соколъ, птиць бья, – къ морю!
А Игорева храбраго плъку не кресити!
За нимъ кликну Карна, и Жля
поскочи по Руской земли,
смагу людемъ мычючи въ пламяне розе.
Жены руския въсплакашась, аркучи:
«Уже намъ своихъ милыхъ ладъ
ни мыслию смыслити,
ни думою сдумати,
ни очима съглядати,
а злата и сребра ни мало того потрепати».

А въстона бо, братие, Киевъ тугою,
а Черниговъ напастьми.
Тоска разлияся по Руской земли;
печаль жирна тече средь земли Рускыи.
А князи сами на себе крамолу коваху,
а погании сами,
победами нарищуще на Рускую землю,
емляху дань по беле отъ двора.

Тии бо два храбрая Святъславлича, —
Игорь и Всеволодъ —
уже лжу убудиста которую,
то бяше успилъ отецъ ихъ —
Святъславь грозный великый Киевскый —
грозою:
бяшеть притрепеталъ своими сильными плъкы
и харалужными мечи,
наступи на землю Половецкую,
притопта хлъми и яругы;
взмути ръки и озеры,
иссуши потокы и болота.
А поганаго Кобяка изъ луку моря,
отъ железныхъ великихъ плъковъ половецкыхъ,
яко вихръ, выторже:
и падеся Кобяка въ граде Киеве,
въ гриднице Святъславли.
Ту немци и венедици,
ту греци и морава
поютъ славу Святъславлю,
кають князя Игоря,
иже погрузи жиръ во дне Каялы – рекы половецкыя, —
рускаго злата насыпаша.
Ту Игорь князь выседе изъ седла злата,
а въ седло кощиево.
Уныша об градомъ забралы,
а веселие пониче.

А Святъславь мутенъ сонъ виде
въ Киеве на горахъ.
«Си ночь, съ вечера, одевахуть мя – рече —
чръною паполомою
на кроваты тисове;
чръпахуть ми синее вино,
с трудомъ смешено;
сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ
великый женчюгь на лоно
и негуютъ мя.
Уже дьскы безъ кнеса
в моемъ теремь златовръсемъ.
Всю нощь съ вечера
босуви врани възграяху у Плеснеска,
на болони беша дебрь Кияня
и несошася къ синему морю».
И ркоша бояре князю:
«Уже, княже, туга умь полонила;
се бо два сокола слетеста
съ отня стола злата
поискати града Тьмутороканя,
а любо испити шеломомь Дону.
Уже соколома крильца припешали
поганыхъ саблями,
а самаю опуташа