Василий Федечкин - И падал день… (сборник)

Старый город, дом неброский,
Две колонны, вязь, лепнина,
Дождь стучит по крыше плоской,
По окну, крыльцу, витрине.
Дом усталый видел много,
Но такое в первый раз:
В черный фрак одетый строгий,
Музыкант играет джаз.
Он стоит на крыше влажной
И дождя не замечает,
Лишь одно ему так важно –
Что она сидит скучает.
Дождь идет, нельзя гулять,
Зонт сломался, очень старый.
Ей так хочется обнять
Парня, что стоит с гитарой
Под дождем на крыше мокрой,
Ничего вокруг не видит,
Знает он – от мамы строгой
Не сбежит, к нему не выйдет.
Потому стоит играет
Грустный джаз на мокрой крыше,
А играя, он мечтает,
Что она его услышит…

Ночь полярная и тишь,
За окном мороз за сорок,
На луну с окна глядишь,
Вспоминаешь: как же дорог,
Как же радостен и мил,
Летний лес и тот пригорок,
И удод, гнездо что свил,
Первый луч от ранних зорек…
А пока январь – седьмое,
Ждем звезду, должна вот-вот,
Вижу, чудо неземное –
Заблистал вдруг небосвод,
Осветился белым светом,
Звезды встали в хоровод.
Ярко вспыхнула при этом,
В центре встала строго,
И звезда нам возвестила
О рожденье Бога!

Ничего во мне не меняется,
И душа уж давно не поет,
Только сердце больное все мается,
Все тоскует, надеется, ждет.
Мне до боли в душе неприятно,
Но я разумом все уяснил,
А вот сердце – ему непонятно,
Своим сердцем тебя не забыл.
Только сердцу больному все верится,
Только сердце надеждой живет,
И стучит оно, и не ленится,
Мое сердце по-прежнему ждет.
Ждет того, что не может случиться,
Пусть нельзя в одну воду войти.
И зимою весна вдруг родится,
И однажды должна ты прийти…

В сентябре нет тундры краше,
Лес багрянцем весь горит,
Белый лебедь в осень машет,
Ну а Обь к себе манит.
На рассвете утром рано
Сквозь туман тропу пробьешь,
Запах леса – до дурмана,
К перекату подойдешь.
Не спеша рюкзак снимаешь
Спиннинг молча соберешь,
С удовольствием кидаешь
И ведешь, поклевки ждешь.
Вот удар, струною снасть
Натянулась и запела,
Показалась щучья пасть.
Я неспешно, но умело
Рыбу к берегу веду,
А в руках – дрожанье,
Она вверх потом ко дну –
Что за наказанье…
Хищник бьется на блесне,
Но итог понятен.
Жалко рыбу даже мне,
Хоть я и азартен.
Только силы неравны
Рыбы с рыболовом,
А поймал, то мы должны
Поступить с уловом:
Рыбу в воду отпускай,
Радуйся моменту…

Присмотритесь к глазам Михаила,
Что во взгляде его вам покажется?
Вы проверьте рентгеном чернила –
И состав их вдруг странным окажется.
Не бывает в природе, на свете,
Ни чернил, ни такого вот взгляда,
Сам то «мастер» ушел, не ответил,
Как писал он роман – то шарада.
То загадка на долгие веки,
Это ребус для тех, кто мечтает.
И гадают с тех пор человеки,
А его Маргарита – летает.
И летать будет долго, поймите,
Кто уверит меня, что свершилось,
Вы не верите мне, так прочтите,
С той поры что в стране изменилось?
Вы возьмите чинушу любого
Разве ближе он стал человеку?
Замените его на другого,
Не добьетесь вы правды вовеку.
Человек, он с рождения жаден
И труслив, хоть и властью наделен,
А в толпе отвратительно гаден,
Хоть и правды добиться намерен.
И не глупый народ-то – все знают,
Но опять не туда повернули.
Знаю, Маркса теперь не читают,
Ну а правду-то вновь умыкнули.
Поднялись мы на ветку спирали,
Не на ту, на которую нужно,
Про которую пели, мечтали,
Чтобы жить справедливо и дружно.
Так и бродим в потемках столетья,
То бросаемся влево, то вправо,
А судьба лишь для нас – лихолетье,
Не найдем на чинушу управы.
Ведь вопрос до сих пор не закрытый,
Вновь любимый роман открываю,
Черной магией, тайной покрытый,
И с большим наслажденьем читаю.
Лишь в романе, пусть сложном, но честном,
Правда мать иногда побеждает
Силой той, что для нас неуместна,
Там чиновник боится, он знает,
Что наказан мгновенно он будет,
Коли жить по законам не станет,
И себя, и свой адрес забудет.
Ну а нынешний, он и не знает,
Что бывают в миру катаклизмы,
И что сверху за ним наблюдают
Под углом справедливости призмы.
Потому мой совет всем чинушам:
Применяйте вы правды чернила,
Вы не кушайте сладкую грушу,
А всмотритесь в глаза Михаила…

Как жаль, что я не был в Одессе
По лестнице той не ходил,
С тобой, молодой поэтессой,
Я чаю с малиной не пил.
Жила ты столетием раньше,
В то время Есенин творил.
Стихов ваших не было краше,
Он сам всем про то говорил.
Была Гумилева по мужу
Но было ли счастье вам с ним?
Расстрелянный, в грязную лужу
Упал и на веки там сник.
Но это всего лишь начало
Великих мучений твоих,
Ведь нет среди моря причала,
А остров, так он для других.
Вся жизнь твоя вечная качка
Средь бурь и великих страстей,
Была ты швеёю и прачкой,
И не было добрых вестей.
Немного спасала Фаина
В Ташкентский период крутой,
С тобой хлопотала за сына,
Хоть трудно ей было самой.
А после блокады на фронте
С успехом читала стихи,
Казалось бы, вот вам, извольте,
Но снова «пришили» грехи.
А грех твой был праведный, Божий,
Ты просто умела писать,
И тем «наказание» строже –
Тебя постарались «списать»…
Но разве возможно поэта
Заставить молчать, не писать,
Пусть все что угодно, но это
Должны были «те» понимать.
И что тебе горе, страданье,
Быть может, привыкла, и все ж
Твой «Реквием» без содроганья
Читать невозможно – он дрожь
Вызывает, волненье,
Душа птицей в клетке кричит.
Какие здесь могут сомненья,
И лира твоя не молчит.
Доселе она беспокоит
Ума и сердца тех людей,
Кто умные зерна находит
В великой работе твоей.
Мне жаль, что я не был в Одессе,
Обидно, что чай не пивал,
Но я поклонюсь поэтессе
Спасибо тебе, что познал…

Глаза твои грустью наполнены,
Но все ж ты доверься судьбе.
Все будет с лихвою восполнено,
Когда постучится к тебе
Любовь твоя первая, нежная.
Куда только денется сон!
Ты станешь совсем безмятежная,
А в мыслях всегда только он,
Поверишь ему беззаветно,
И все он пространство займет,
Когда и к тебе незаметно